Что?
Замерла в его руках, вглядываясь в лицо, в раскаленные золотом глаза. Только они сейчас и согревали.
— Однажды я уже позволил им причинить тебе боль, Шарлотта. Не хочу, чтобы это повторилось.
От того, как это было сказано — низко, опасно, моя ярость утихла. Растворилась, рассыпалась пылью или перетекла в силу его голоса, оставив после себя лишь горечь разочарования.
— Думаете, мне есть дело до них? — я указала в сторону то и дело раскрывающихся дверей, проливающих на ступени свет. Свет, который больше не казался теплым. — До тех, кто мог так поступить? Нет, месье Орман. Эти люди больше не способны причинить мне боль.
Он покачал головой и подал мне руку.
— Пойдем, Шарлотта. Прошу.
В его голосе больше не было приказа, только усталость. Возможно, именно это и заставило меня принять предложение. А может быть, странное свечение в его глазах, от которого становилось не то горячо, не то страшно.
Экипаж нам подали быстро: еще бы, сейчас, когда они отъезжали один за другим, задержка грозила немалыми неприятностями. Недовольные аристократы и свет общества Лигенбурга расползался по своим теплым норкам, чтобы втайне от всех сокрушаться по поводу «ужасного спектакля», который им пришлось посетить. Примерно так я представляла себе вечер поскупившихся на аплодисменты снобов. Ладно бы все остальные, но… ее светлость?! Ведь она сама играла в театре! Почему смолчала? Почему не выступила вперед? Ее уж точно поддержали бы, ее и герцога. Но она предпочла остаться в стороне.
На руку снова что-то капнуло, и я быстро отвернулась к окну.
Сегодня определенно какой-то «сырой» вечер.
Сидевший напротив Орман пересел ко мне, и я даже не стала возражать. Не отодвинулась, не забилась в угол, не попыталась отстраниться.
— Зачем они так? — всхлипнула и подняла на него глаза. — За что? Они ведь… они ведь досидели до конца, никто из этих людей не ушел…
Он невыносимо долго смотрел мне в глаза, а потом произнес:
— Есть вещи, которые нельзя объяснить, Шарлотта. Исправить тоже. Нужно просто смириться с тем, что они есть, и жить дальше.
— Смириться с черной неблагодарностью?! С ханжеством, которое переходит все границы?! — воскликнула я. — Эти люди приехали из другой страны! Разве они заслужили такой прием?
— Какая же ты все-таки еще девочка. — Орман осторожно привлек меня к себе. — Дело не в них. Дело в тех, кто не готов принять свои пороки, отраженные в других людях.
— Вы сейчас говорите что-то очень странное, — заметила я.
— Отчего же?
— При чем тут люди и их пороки?
— При том, что яростнее всего порицается и отрицается самое желанное.
Прежде чем я успела ответить, он наклонился ко мне и коснулся губами моих губ.
Прежде чем я успела ответить, он наклонился ко мне и коснулся губами моих губ. Коснулся не так, как в лесу, и даже не так, как в мансарде. В этом поцелуе было нечто сумрачно-властное, как дыхание жарких южных ночей, сминающих день столь стремительно, что даже опомниться не успеваешь. Вот и я не успела: свойственная Орману сила и бесцеремонный напор сейчас отозвались внутри пьянящим влечением. Я потянулась к нему, отвечая, впитывая вкус его губ. Легкие нотки игристого вина, тонкая кислинка и терпкость. Неуверенно приоткрыла рот, позволяя ему целовать меня глубже.
Объятия, от которых кружилась голова, объятия, о которых я сегодня весь вечер думала, неожиданно стали непростительно крепкими. Он целовал меня так, что сбивалось дыхание, не позволяя отстраниться даже на миг. Совсем осмелев, коснулась кончиком языка жестких, горячих губ.
Чтобы спустя мгновение сжать зубы на нижней.
Орман вздрогнул — и его дрожь передалась мне, словно мы были единым целым.
— Ты что творишь, Шарлотта? — выдохнул он.
Хрипло, сумасшедше, низко. Так, что его голос отозвался жаром в каждой клеточке тела.
— Я вас целую, — медленно облизнула губы и посмотрела ему в глаза.
Глаза такие же сумасшедшие, как его голос. Как он сам.
Как мы оба.
Не вполне отдавая себе отчет в том, что делаю, коснулась его волос, повторяя инеевую прядь кончиками пальцев. Орман перехватил их, переплетая со своими. Так тесно, что ладони сливались, что я перестала понимать, где кончаюсь я, и начинается он. Удивительно, но именно этот жест стер последние рамки, последнюю грань между нами, не позволяющую чувствовать его так, как мне хотелось уже давно.
Всей кожей.
Я подалась к нему и коснулась губами уголка жесткого рта. Обжигающе-нежно.
— Ты хоть понимаешь, что еще чуть-чуть, и я просто не смогу остановиться, Шарлотта?
Он поднес мои пальцы к губам. Сжимая так же сильно, сколь мягко коснулся их поцелуем.
— А я этого не хочу. Не хочу, чтобы вы останавливались.
Взгляд Ормана потемнел до черноты. Если так можно выразиться о светло-серых глазах, вбирающих в себя всю темноту, проносящуюся за окнами. Наверное, раньше я могла бы этого испугаться. Раньше, но не сейчас. Сейчас, напротив, потянулась к его руке за прикосновением, которое вышло пронзительно-острым. Щекой — по тыльной стороне ладони.
Доверяя. И доверяясь.
Эрик хрипло вздохнул, а потом его губы снова накрыли мои: исступленно-медленно, жарко. Шнуровка накидки разошлась, как по волшебству. Впрочем, почему как: я видела тающие в полумраке экипажа изумрудные искры. Его пальцы скользнули по обнажившемуся плечу, коснулись бешено бьющейся жилки на шее. Дыхание прервалось, когда Эрик дотронулся до моих волос, перебирая тяжелые от укладки пряди. Мгновение — и шпилька со звоном отлетела в сторону.
Одна, другая, третья…
Волосы плеснули на плечи и грудь, а потом он слегка отстранился, глядя на меня.
— К демонам все, — прорычал яростно.
Прежде чем успела что-то понять, вспышка разорвала пространство экипажа. Снаружи испуганно заржали лошади, а меня втолкнули (или втянули?) в портал. В прошлый раз я находилась в странном полусне, сейчас же отчетливо осознала, как из тесного экипажа мы шагнули прямо в спальню его особняка в Дэрнсе.
Точнее, шагнул Орман, прижимая меня к себе, и сомкнувшийся за спиной контур (как разорванный надвое лист, снова склеенный воедино) отрезал нас от мчащейся по улицам Лигенбурга кареты. Впрочем, сейчас мне было не до нее: оказаться лицом к лицу с Эриком, так близко… так непростительно близко, так неестественно близко, как никогда и ни с кем.
Всевидящий, мне никогда не хотелось оказаться так близко ни с одним мужчиной. Просто не пришло бы это в голову.
Просто…
— Повернись ко мне спиной, Шарлотта, — скомандовал он.
По-прежнему хриплый голос стал еще более низким, и от него по коже прошла дрожь.