Каменная пациентка - читать онлайн книгу. Автор: Эрин Келли cтр.№ 86

В результате я будто подвешена в каком-то защитном геле. И все же я не психотик: это скорее похоже на осознанное сновидение. Я знаю, что придет ко мне, когда те противопожарные двери неизбежно будут сломаны, и по сравнению с этим вся моя жизнь покажется летним лагерем отдыха.

Папа локтем открывает дверь в комнату, держа по кружке в каждой руке.

– Молоко наивысшей жирности, чтобы подкормить тебя.

У него хриплый голос. Он не плакал при мне, и я ему благодарна. В смысле, я в буквальном смысле последний человек на Земле, который осудил бы его за это (видели бы вы, как я, сколько огромных мужчин плакали здесь), но он знает, что это не то же самое. И возможно, это стало бы для меня последней каплей – видеть, как он сломался. Он постоянно приезжал сюда ко мне, но фактически в кризисных ситуациях я всегда была только с мамой, и он явно чувствует, что теперь должен примерить на себя ее роль.

– Спасибо, папа.

Он завел новую привычку – кивать головой и трясти ею одновременно.

На спинке дивана висит флисовое одеяло. Папа укрывает им мои колени, хотя в комнате настолько жарко, что я вижу, как воздух волнами колышется перед окном. Дни аналогичным образом кажутся размытыми. Вы всегда теряете контроль за временем, когда попадаете в это место. Но поскольку на сей раз травма была внешней, а не сгенерированной моим мозгом – это ощущается по-другому. И промежуток между трагедией и похоронами почему-то странно напоминает неделю между Рождеством и Новым годом.

– Во сколько опять придет полиция? – спрашиваю я папу.

Детективы Костелло и Грин (это звучит для меня как название роскошного магазина красок на Аппер-стрит) задавали мне одни и те же вопросы снова и снова. Их внимание было приковано к последним нескольким секундам. Джесс точно посмотрел по сторонам, прежде чем переходить дорогу? Было ли похоже, что он узнал того, кто вел машину? Какой была плотность движения? Как будто, если они станут спрашивать достаточно часто, я смогу родить диаграмму или фотографию, которая сообщит им все, что они хотят узнать.

Папа ни разу не спросил меня, о чем они говорили. В смысле, я и не предполагала кому-то рассказывать, но думаю, это выходит за пределы его природной склонности делать все по правилам. Он дает мне передохнуть после их допроса. И я подозреваю, что он просто боится не вынести знания. Какими бы ни были его мотивы, я благодарна ему и за это тоже.

– Как только закончится утренняя терапия, – отвечает он.

Ждать дольше, чем я предполагала. Мне это нравится. Когда ждешь – не нужно ничего делать. Папа же такое ненавидит. Когда звонит его телефон, он пытается скрыть облегчение за гримасой извинения.

– Это Нейл, из Брекстона.

Он нашел ужасного агента по недвижимости, напоминающего акулу – розовый галстук, много сопит, жует жвачку, когда разговаривает по телефону, явная привычка к кокаину, – так что не должен потерять слишком много на продаже квартиры в проклятом Парк-Ройал-мэнор. Дело не в деньгах: папа так сильно хочет от нее избавиться, что, вероятно, отдал бы и бесплатно. Под дубом терапевт ведет двух пациентов на сеанс тай-чи ^[25], причем все трое в безразмерных пуховиках и сапогах. Я слышу, как папа в коридоре разговаривает своим «рабочим голосом». Их беседа заканчивается раньше, чем я успеваю пробраться через пенку на моем латте.

– Нашел покупателя, – сообщает он. – За наличные. Это все можно будет провернуть за месяц. Боже, лучше бы я никогда не покупал эту злосчастную квартиру. Проклятие Назарета, на самом деле.

– Ох, папа. Ты не мог знать.

Папа не отвечает, потому что это стало бы началом разговора, к которому мы не готовы. Я не понимала, что их скучный стабильный брак был таким сложным, таким интересным. Не для него, понятное дело. Что бы ни происходило между мамой и Джессом, какова бы ни была истинная природа их связи с Хелен Гринлоу, там присутствовала некая темная суть, о которой мы даже не догадывались. Папино сердце разбилось, и это нечто большее, чем просто горе. Ему надлежало стать маминым партнером и доверенным лицом, однако, похоже, эта роль досталась Джессу, и так было всегда. Они оказались связаны крепким узлом, который мы, ее обычная семья, никогда не сможем развязать.

«Сейчас дети не стучат друг другу в двери». Так обычно всегда говорила бабушка, когда приезжала погостить к нам на Ноэль-роуд, и качала головой, сожалея об этом. Как будто мы могли гонять мяч среди выхлопных газов и между двумя рядами припаркованных автомобилей, уворачиваясь от курьеров, рассекающих на мотоциклах по зоне ограничения скорости в двадцать миль в час со скоростью в сорок на пути к Аппер-стрит.

Хотя она была права. Мы пишем друг другу и договариваемся о встрече, и передоговариваемся, и чаще всего отменяем, но волнение от чьего-то неожиданного стука в дверь и вопроса, пойдете ли вы играть на улицу, исчезло, думаю, с появлением мобильных телефонов. Наверно, я пыталась восстановить именно эту непосредственность, когда отключала телефон, а еще хотела создать рабочую обстановку без постоянного отвлечения. Конечно, когда кто-то звонил в нижний звонок, чаще всего это оказывалась доставка «Амазона» для кого-то из соседей, но уже начали расходиться слухи – что если я нужна моим друзьям, то они могут прийти и увидеть меня, и они были вынуждены приходить и разыскивать меня, и мне это нравилось. Я ни с кем не разговаривала о Воксхолле как о месте, где живу, но однажды все узнали, как часто они проходили мимо меня – или, вернее, подо мной, – не зная, что я там. И в итоге за десять дней после того, как начала выключать телефон, я приняла больше посетителей, чем за предыдущие полгода. Такая жизнь вне Сети успокаивала меня. Мое настроение стало улучшаться. Успешная работа порождает эйфорию, или наоборот, с хорошим настроением легче трудиться? Я все еще не знаю, однако за неделю моя энергия и трудоспособность резко повысились, наполняя меня силой без необходимости есть или спать. Даже посещение бабушки в больнице не выбило меня из колеи. Я чувствовала себя куда свободнее, чем за многие годы.

Я не допускала глупостей. У моей «политики открытых дверей» имелись четкие правила.

Правило первое, очевидное. Всегда проверять, кто пришел. Звонок работал, но маленькая штучка с камерой была сломана, и если требовалось увидеть кого-то на улице, приходилось высовываться из окна.

Правило второе, также самоочевидное. Не пускать домой незнакомцев. Хотя, Джесс Брейм… Он и был незнакомцем, и не был. Я без малого год думала, что он мой отец, черт побери, и мама с Колеттой знали его всю свою жизнь. Когда я увидела его запрокинутое лицо двумя этажами ниже, то сразу его узнала.

– Джесс? – Помнится, я подумала: это интересно. Это оживляло скуку воскресного дня.

– Ты помнишь меня? – Он казался удивленным.

– Конечно, помню. – Я впустила его, радуясь, что отвлекусь. Я провела четыре часа без связи с внешним миром в попытке вытатуировать кусок искусственной кожи, стараясь заставить тушь впитываться так же, как на настоящей, однако ничто не заменит натуральную кожу, и игла жужжала в моей руке так долго, что все предплечье начало покалывать. Возможно, мне следовало сперва позвонить маме, но одна из особенностей маниакальной фазы состоит в том, что она ослепляет: вы не замечаете все те маленькие сигналы, которые распознали бы в более стабильном состоянии, и радостно погружаетесь в ситуации, которых должны избегать. Вдобавок мама была настоящим кошмаром во всем, что касалось моего автономного режима, и я разозлилась из-за того, что она начала отправлять ко мне своих друзей, чтобы проверить – как у меня дела. Возможно, если бы я включила телефон, то там оказалось бы с полдюжины сообщений, призывающих прибраться и поставить чайник. Я металась между чувством вины и своей защитной реакцией на все это. Я понимала, что мама не хотела душить меня заботой, и Господь знает, что за эти годы я давала ей достаточно поводов для тревоги, но наступил момент, когда моя частная жизнь, мое душевное здоровье стали важнее, чем ее спокойствие. Теперь я почти слышала это – Джесс сболтнул, что будет в городе, чтобы встретиться с приятелем, или сходить на концерт, или еще что-нибудь в этом духе, и мама набросилась на него: «Ах, как хорошо, Джесс, пока ты там – проведай Хонор ради меня…»