Эмма нахмурила брови.
– Он сказал, что существуют места, где лей-линии пересекаются. Они ведь изгибаются, так что он, наверное, имеет в виду, что кое-где несколько лей-линий сходится в одной точке. Может, даже все.
– И зачем нам это знать?
– Понятия не имею, – покачала головой Эмма. – Мы знаем, что все тела обнаружили рядом с лей-линиями и что при убийствах применялась очень специфическая магия. Может, точки пересечения обладают каким-то особым свойством? Нужно найти карту лей-линий. Уверена, Артур знает, на какой полке в библиотеке она лежит. А если нет, найдем ее сами.
– Хорошо.
– Хорошо? – удивленно переспросила Эмма.
– Малкольму нужно несколько дней на перевод, а мне вовсе не хочется сидеть все это время в Институте, смотреть на Марка и ждать, пока он… В общем, ждать. Лучше пусть у нас будет работа, будет занятие. – Его голос даже ему самому казался слишком напряженным. Джулса безмерно раздражало это, как раздражало и любое видимое или слышимое проявление собственной слабости.
К счастью, рядом была только Эмма, перед которой он мог раскрыться. Эмма была единственным человеком в его жизни, которого не приходилось постоянно опекать. Она не нуждалась в Джулсе, чтобы быть безупречной или безупречно сильной.
Не успел Джулиан продолжить, как телефон Эммы громко завибрировал. Она вытащила его из кармана.
Кэмерон Эшдаун. И верблюд на экране. Увидев его, Эмма нахмурилась.
– Не сейчас, – буркнула она и сунула телефон обратно в джинсы.
– Ты расскажешь ему? – спросил Джулиан, и снова услышал напряжение у себя в голосе, и снова возненавидел себя за это. – Обо всем?
– О Марке? Ни за что. Никогда.
Джулиан крепко держал руль. Его зубы были сжаты, подбородок упрямо выдвинут вперед.
– Ты – мой парабатай, – сердито сказала Эмма. – Ты ведь знаешь, я бы ему не рассказала.
Джулиан ударил по тормозам. Машина дернулась вперед, руль выскользнул у Джулса из рук и резко повернулся. Эмма вскрикнула. Они слетели с дороги и оказались на обочине, между дорогой и возвышавшимися над морем песчаными дюнами.
В воздух взлетели клубы пыли. Джулиан резко повернулся к Эмме. Она была бледна как полотно.
– Джулс…
– Зря я это сказал, – произнес он.
– Что именно? – удивленно спросила Эмма.
– Я больше всего на свете ценю то, что ты – мой парабатай, – сказал Джулиан. Слова были просты и понятны, они шли от самого сердца. Джулиан так долго держал их в себе, что теперь чувство облегчения было практически невыносимым.
Порывисто отстегнув ремень безопасности, Эмма повернулась к Джулсу, чтобы заглянуть ему прямо в глаза. Солнце стояло высоко в небе. Они были так близко друг к другу, что Джулиан видел тонкие золотистые прожилки в карих глазах Эммы, россыпь мельчайших веснушек у нее на носу, светлые прядки выгоревших волос вперемешку с более темными. Природная умбра и неаполитанский желтый в сочетании с белым. Он чувствовал исходивший от нее запах розовой воды и стирального порошка.
Эмма наклонилась к нему, и он опьянел от этой близости, от того, что она снова здесь, снова рядом. Их колени соприкоснулись.
– Но ты сказал…
– Я знаю, что я сказал. – Он повернулся к ней, изогнувшись на водительском сиденье. – В Англии я кое-что понял. И мне нелегко это признать. Может, я понял это даже раньше, еще до нашего путешествия.
– Ты можешь обо всем мне рассказать. – Эмма легонько коснулась щеки Джулиана, и все его тело вдруг замерло от напряжения. – Я помню, что ты вчера сказал о Марке. Ты никогда не был старшим из братьев. Старшим всегда был он. Если бы его не похитили, если бы Хелен смогла остаться с нами, ты сделал бы другой выбор. Ведь ты бы знал, что есть человек, который заботится о тебе.
Джулиан вздохнул.
– Эмма. – Тупая боль. – Эмма, я сказал, что сказал, потому что… потому что порой мне кажется, что я попросил тебя быть моим парабатаем лишь затем, чтобы привязать тебя к себе. Консул хотел, чтобы ты отправилась в Академию, а я не мог вынести и мысли об этом. Я потерял столько людей. Мне не хотелось терять и тебя.
Она была так близко к нему, что он чувствовал тепло ее нагретой солнцем кожи. С секунду она молчала, а он чувствовал себя так, словно стоит на эшафоте и палач надевает петлю ему на шею. Чтобы повесить его.
А затем она накрыла своей рукой его руку, лежащую на приборной панели.
Руки Эммы были тонкими, женственными, но на них было больше шрамов, больше мозолей, и кожа была грубее, чем у Джулиана. Морские стеклышки у него на браслете сверкали на солнце, как драгоценные камни.
– Люди – непростые существа, поэтому они и совершают непростые вещи, – сказала Эмма. – А вся эта болтовня о том, что давать клятву парабатая можно только из чистых побуждений, – полная ерунда.
– Я хотел привязать тебя к себе, – продолжил Джулиан, – потому что сам был привязан к Институту. Может, тебе нужно было отправиться в Академию. Может, там тебе было бы лучше. Может, я кое-чего тебя лишил.
Эмма посмотрела на Джулиана. На ее открытом лице было написано безграничное доверие. В начале лета, еще до отъезда в Англию, Джулиан убедил себя, что поступил не по совести, и чувство вины преследовало его все эти долгие два месяца, пока он не вернулся и не увидел Эмму снова, но сейчас его убежденность разбилась вдребезги, разлетелась на кусочки, как плот при ударе о скалы.
– Джулс, – сказала Эмма, – ты дал мне семью. Я всем обязана тебе.
Снова зазвонил телефон. Джулиан откинулся на спинку сиденья, чувствуя, как бешено колотится сердце, а Эмма вытащила телефон из кармана. Лицо ее стало серьезным.
– Ливви написала, – сказала она. – Говорит, Марк проснулся. И кричит.
Джулиан давил на газ. Эмма сидела рядом, обхватив руками колени. Скорость не опускалась ниже ста тридцати. Зарулив на парковку позади Института, они остановили машину. Джулиан выскочил из нее, и Эмма поспешила за ним.
Они взбежали по лестнице на второй этаж. Все Блэкторны сидели на полу у двери в спальню Марка. Дрю и Тавви в обнимку пристроились рядом с Ливви, а Тай уселся чуть в стороне, согнув колени и положив на них руки. Все они не сводили глаз с полуоткрытой двери. Сначала до Эммы донесся голос Марка, громкий и сердитый, а затем – другой, более спокойный голос, принадлежащий Кристине.
– Простите, что я написала, – тихо сказала Ливви. – Он все кричал и кричал. В конце концов перестал, но… С ним Кристина. Если заходит кто-то из нас, он начинает вопить.
– О боже…
Эмма подошла к двери, но Джулиан поймал ее за руку. Обернувшись, она увидела, что Тай закрыл глаза и принялся раскачиваться всем телом – он делал так, когда ему становилось слишком тяжело: когда все было слишком громко, слишком грубо, слишком быстро или больно.