Хлопок одной ладонью - читать онлайн книгу. Автор: Николай Кукушкин cтр.№ 62

По крайней мере, часть из этих «рефлекторных» механизмов материнства в ходе эволюции млекопитающих были усложнены, переведены в разряд «рефлексивных» и приспособлены под другие формы социальных взаимоотношений. Я имею в виду прежде всего окситоцин-вазопрессиновую систему.

Окситоцин (главный у женщин) и вазопрессин (главный у мужчин) – похожие гормоны, регулирующие массу функций организма и мышления. Например, окситоцин усиливает сокращения матки и ослабляет боль при родах – возможно, в регуляции беременности и состоит его изначальная функция. Интереснее же всего его психологические эффекты. Долгое время окситоцин считался «гормоном любви»: позитивной молекулой, которая обеспечивает привязанность матери к ребенку и наоборот, а половых партнеров «влюбляет» друг в друга. Но это слишком «рефлекторные» интерпретации человеческих отношений: секс вызвал выброс гормона, человек влюбился.

На самом деле окситоцин, если можно так выразиться, сидит на грани между рефлексом и рефлексией. Он вызывается и тем и другим, вызывает и то и другое и таким образом эволюционно связывает их между собой^{20, 21}.

У человека, действительно, есть вполне конкретные стимулы, вызывающие выделение окситоцина, и роды среди них – главный и самый «рефлекторный». Но в других случаях выброс окситоцина – не просто рефлекс, а продукт мышления, то есть рефлексии. Что, помимо родов, вызывает у человека выброс окситоцина? Секс^{22, 23}. Прикосновение²⁴. Зрительный контакт²¹. Задушевный разговор²⁵. Но только в том случае, если человек, с которым вы проделываете эти операции, вам симпатичен. А это огромное но, потому что рефлексами «симпатичность» объяснить очень сложно. Чтобы влюбиться, недостаточно услышать человеческую речь или почувствовать человеческое прикосновение – нужно, чтобы ваш мозг проанализировал все, что он знает о говорящем или прикасающемся, и только в случае общей благосклонности к этому человеку выделил вам в кровь дозу окситоцина.

Что происходит, когда окситоцин оказывается в крови? С одной стороны, вещи вполне «рефлекторные», вроде снижения стресса и расслабления мускулатуры. Но окситоцин – это не героин, который вызывает эйфорию независимо от контекста и ситуации. Главные психологические эффекты окситоцина тоже «рефлексивные». Окситоцин не превращается напрямую в любовь, а как бы усиливает восприятие других людей²⁶. Повышаются щедрость²⁷, доверие²⁸ и взаимопонимание²⁹. Улучшается распознавание эмоций в выражениях лица³⁰. Снижается страх встретиться глазами³¹. То есть окситоцин действует на нашу способность «отражать». Под его влиянием мы впускаем людей к себе в душу, прощупываем их личность собственными ощущениями, обдумываем их мысли своими словами. А это, как нетрудно догадаться, ведет к душевным разговорам, прикосновениям и сексу, то есть ровно к тому, что и вызвало выброс окситоцина.

Это система потрясающей элегантности. Что объединяет разговор, секс, прикосновение, зрительный контакт и роды? Все это действия, в которых гарантированно участвуют два человека. Если вы смотрите кому-то в глаза – это означает, что вам в глаза тоже кто-то смотрит: оба участника получают окситоциновый заряд. Если вы с кем-то разговариваете, то этот кто-то одновременно разговаривает и с вами. Элегантность состоит в том, что окситоцин, одновременно выделившийся в каждом из двух организмов, как бы усиливает их симметрию. При родах окситоцин выделяется одновременно у матери и ребенка и привязывает их друг к другу. Чем больше два человека, испытывающих взаимную симпатию, смотрят друг другу в глаза, тем больше они хотят продолжать это делать. Чем дольше люди разговаривают, тем охотнее разговаривают в дальнейшем. Окситоцин – это реакция на взаимность, вызывающая взаимность.

Благодаря этому окситоцин в крови на каком-то этапе секса или разговоров становится самосбывающимся пророчеством. Окситоцин подобен огню, который начинается с небольшой щепки и поначалу легко затухает, но разгораясь, превращается в могучий костер, уже не гаснущий без внешнего вмешательства. Так работают все крепкие, долгосрочные человеческие взаимоотношения, такие как дружба и любовь.

Родственные окситоцину молекулы есть даже у беспозвоночных. Но у синапсид с развитием материнства этот гормон, по-видимому, стал использоваться для рефлекторного привязывания матери к своему ребенку, а ребенка – к матери^{16, 20}. С развитием мозга наших предков к этой системе естественным образом подключалось все больше и больше мощностей и «рефлекторное» привязывание стало «рефлексивным»⁴. Матери стали не просто исполнять механические ритуалы, а вглядываться в собственных детей и задумываться о том, что им может быть нужно. А вслед за матерями и все мы стали вглядываться друг в друга, да так друг другом увлеклись, что в конце концов заговорили. Рефлекс материнства превратился в рефлексию материнства, надстроенную над этим рефлексом, а та в конечном итоге легла в основу рефлексии как общего подхода к социальности.

Окситоциновая система – необязательно причина этого превращения, но по крайней мере один из механизмов, расширивших свою физиологическую роль с рефлекса на рефлексию. На этом примере видна эволюционная логика событий. Способность «отражать» других и к ним привязываться повысила древним млекопитающим выживаемость потомства благодаря улучшенному материнству, но, помимо этого, подарила им целый новый способ взаимодействия друг с другом. В дальнейшем этот способ взаимодействия разросся за пределы отношений между матерью и ребенком. Фактически социальность млекопитающих – это форма материнского инстинкта, распространенная и на других особей. Материнство-плюс.

Почему не чихуа-хуа

Очевидно, что человек чем-то уникален, и эта уникальность как-то связана с культурой и цивилизацией, то есть продуктами работы человеческого мозга. Мы, люди, не самые большие, не самые быстрые, не самые сильные, но даже самые заядлые энтузиасты улиток и одноклеточных (это я про себя) не возьмутся спорить с тем, что мы самые умные.

Но что это значит – быть самым умным? Откуда берется этот ум и чем именно он у нас настолько уж резко отличается? Если не вглядываться в других животных, то кажется, что между нами пропасть. Мы летаем в космос, а они кидаются какашками. Но стоит попытаться найти эту пропасть на карте, описать ее в более конкретных выражениях, разглядеть ее в нервной системе человека в сравнении, скажем, с шимпанзе или с дельфином, как пропасть исчезает и становится совершенно непонятно, что вообще такого особенного в этом кайнозойском животном, Homo sapiens.

Мозг человека выделяется среди млекопитающих и по общей массе, и по площади поверхности, но главным образом – относительно размеров нашего тела, а не в абсолютном измерении³². Мозг слона или кита существенно крупнее, чем человеческий. Кто сказал, что ум должен измеряться относительно размеров тела? Скорость компьютера из расчета на килограмм его веса мы не замеряем. Если соотношение размера мозга и размера тела – секрет человеческого успеха, то становится непонятно, почему миром не правят чихуа-хуа: миниатюрные собаки по этому показателю не уступают человеку, правда не из-за увеличенного мозга, а из-за уменьшенного тела. Прежде всего человек выделяется по суммарному количеству нейронов, хотя и в этом несколько уступает слонам. Правда, у тех нервные клетки иначе распределены по мозгу, что затрудняет прямые сравнения³³. В общем, хоть человеческий мозг и особенный, пропасти между нами и другими животными на физическом уровне нет^{34, 35}.