Госпожа Сарторис - читать онлайн книгу. Автор: Эльке Шмиттер cтр.№ 14

Следующим вечером мы собирались встретиться в отеле в Ф., я сняла люкс и дожидалась его в номере, сомневаясь, что он придет; выключила свет и зажгла свечи, но, пролежав несколько минут без одежды на кровати, почувствовала себя как в склепе: мерцающий, тусклый свет, темнота вокруг, отдаленный шум транспорта… Я встала, взяла из ванной халат, затушила свечи, включила прикроватную лампу и взяла из мини-бара пиво. По телевизору показывали спортивную передачу, новости и какой-то вестерн, ничего интересного; я просто лежала, курила и раздумывала, чем все это закончится. Когда он наконец пришел, я почувствовала, что полностью остыла, но не хотела этого показывать; нежно подошла к нему и попыталась скрыть гнев, который еще минуту назад был страхом. Мы приняли вместе ванну и выпили бутылку шампанского, а когда все закончилось и мы лежали в постели, я крепко прижалась к нему и заговорила о Венеции. Я вбила себе в голову, что мы можем начать там новую жизнь; до Венеции было примерно двенадцать часов езды, ночью даже быстрее. А я непременно хотела начать эту новую жизнь именно ночью, когда мы будем одни. У меня были кое-какие сбережения, этого должно было хватить на два-три года. Ирми и Эрнст будут жить вдвоем в согласии и мире, а Даниэла уже ступила на свой отдельный путь; я заберу машину, сберегательную книжку и пару чемоданов. Карин будет и дальше жить своей жизнью, их сыновья уже переросли самый сложный возраст; мы начнем все сначала в Б. или где-нибудь еще, как он решит. Я уже несколько недель носила в сумке рекламный буклет одного отеля в Венеции; сейчас, поздней осенью, там почти нет туристов, и весь город будет в нашем распоряжении. Я тихо повторила ему все, что он шептал мне на ухо в прошедшие недели, все признания и клятвы, жалобы на повседневную жизнь, фразы об экстазе наших сердец, наших тел. Потом я пошла в ванную и оделась. Когда я встала у двери с сумкой в руке, он вскочил с кровати и удержал меня. «Мы сделаем, как ты хочешь», – пообещал Михаэль, и я снова легла с ним в постель.

Мы договорились на ночь среды. Уже не знаю, почему я выбрала именно ту среду; это был обычный день, но так и планировалось; мне не нужна была магия, лишь ясный ум. Я купила новое дорожное пальто из легкого матового поплина и со съемной подкладкой из шерсти, несколько новых туфель, два платья, белье и костюм; а еще чемодан со скромной узорчатой подкладкой темно-красного цвета. Я хотела забрать из дома как можно меньше предметов и начать жизнь сначала. Достала из шкафа с одеждой лишь несколько особенно ценных вещей, чтобы заранее отнести в химчистку. Засунула в чемодан две любимые книги и фотографию родителей, которые умерли много лет назад; и больше ничего. Мысленно я готовила для Эрнста письмо, в которое собиралась вложить обручальное кольцо; я считала это своим долгом; все-таки он должен первым узнать, что от него ушла жена. Ирми я когда-нибудь напишу; она сразу поймет меня или, наоборот, не поймет вообще – я бросила ее сына и ее внучку, при всей взаимной симпатии и уважении, вряд ли она сможет такое принять.

Письмо Эрнсту я написала на работе. Оно получилось неловкое, скорее формальное, чем личное – возможно, из-за царившей вокруг атмосферы. Но я не хотела спешно строчить послание ночью, за письменным столом, хотя, возможно, несколько взволнованных строчек смотрелись бы менее безутешно, чем итоговый результат. Вышло нечто вроде официального обращения, но как я ни пыталась, лучше не получалось. Я не хотела делать никаких признаний; он и сам прекрасно знал, как мы жили, но в отличие от меня был этим доволен. Почти двадцать лет он наслаждался счастьем, но об этом я промолчала; вряд ли Эрнст хотел знать о моих намерениях, и они его совсем не касались. Даниэле я стала не нужна – впрочем, разве когда-то было иначе? – и о ее будущем беспокоиться не следовало, потому что воспитывать в тринадцать лет уже поздно, а приглядывать и заботиться могла и Ирми. Я попыталась вспомнить какие-нибудь счастливые моменты, написать что-нибудь утешительное, но ничего особенного в голову не пришло, я плохо помнила веселые вечеринки в кегельном клубе. Еще я сообщила, что в обозримом будущем нас ждет развод – этой формулировки избежать не удалось, хоть я и понимала, что предстоящие события необозримы, – и с ним свяжется мой адвокат. Еще я написала, что уезжаю с Михаэлем, он имел право знать хотя бы это, но не стала рассказывать, насколько долго длятся наши отношения – не так уж долго они и длились. Пусть не удивляется, что Михаэль тоже уехал из города. И пусть сам решает, объяснять ли мое отсутствие на работе болезнью, когда и кому рассказывать правду и что говорить всем остальным; он может спокойно сказать, что я сошла с ума, или что он давно обо всем догадывался, или что мы много раз обсуждали ситуацию, но меня было просто невозможно остановить. Я долго раздумывала над словами прощания и наконец решила написать «всего хорошего вам троим» – ведь это было мое искреннее пожелание. Черновик письма я разрезала на полоски и спустила в унитаз; потом достала из письменного стола немногие личные вещи – духи, расческу и телефонную книгу, тампоны и запасную блузку. Крем для рук я забирать не стала.

Начальница заправки долго не могла успокоиться. «Только представьте, – говорила она, – стоило мне зайти, как появился полицейский!» Шел девятый час, мы были одни, и она во всех подробностях рассказывала мне о посещении дежурного должностного лица – комиссара, уточнила она с многозначительным видом. «Еще довольно молодой и явно очень тщеславный, он сделает все, чтобы отыскать преступника, но сейчас ему ничего не остается, кроме как проверять все мойки в Л. и ближайших окрестностях. Поверхностно вымытый автомобиль не обманет криминалистическую экспертизу, объяснил он – имея в виду частички кожи, волокна материи и фрагменты почвы, – но, по его предположению, первым импульсом преступника все равно была попытка очистить машину. «Даже не знаю, – протянула она, – если представить, как все произошло, – убийца либо был настолько хладнокровен, что его никогда не поймают, либо испугался и растерялся, но тогда они бы давно нашли его, будь он из нашего города, верно? А если он вообще не местный, а из Ф. или даже из М., тогда у них вообще нет шансов, во всяком случае, теперь, когда прошло больше недели. Я и сама-то уже не вспомню тот вечер; комиссар сказал, это была среда, но я ведь не знала, что произошло, с чего мне было обращать внимание? У меня много постоянных клиентов, но некоторые могут быть в отпуске или в командировке, а когда кто-нибудь появляется снова, разве обращаешь внимание на дату? Например, вы приезжаете сюда довольно часто, но были ли вы здесь в ту среду, тем более после половины восьмого… Разумеется, есть финансовый отчет того дня, в нем даже указано, сколько раз использовалась мойка. Но кто именно ее использовал, я уже сказать не могу, разве только кто-то расплачивался картой, а тем вечером так платили всего два клиента; конечно, он их быстро найдет, но я вот думаю – если бы я сбила человека и мне бы еще хватило мозгов поехать на мойку, я бы ведь не стала расплачиваться картой, верно?» Мне оставалось только соглашаться с ней и часто кивать; у нее был волнующий день, она наслаждалась рассказом и не откажет себе в удовольствии пересказывать историю хорошим клиентам еще много недель. В Л. происходит не так много событий.

* * *

В тот вечер я заехала на заправку, которая принадлежала еще старику Шустерманну, хотя на месте его не было. Меня обслуживал прыщавый юноша, думаю, сын нашей газетчицы; но он меня не узнал, и мы ни о чем не говорили. Я проехала через мойку, заправила полный бак, купила «Шо-ка-колу», чтобы не заснуть, две бутылки воды, фрукты, сигареты и карту Италии; к тому же заказала себе еще кофе. Я была абсолютно спокойна и мыслила здраво; все шло по плану. Даниэла и Ирми мирно спали наверху, Эрнст лежал, как обычно, свесив руку с кровати и тихонько похрапывая, когда я осторожно встала и спустилась вниз, повесив на руку костюм. На кухне я переоделась, вытащила из сумки письмо для Эрнста и прислонила к кофе-машине – он уже много лет вставал первым, потому что Ирми стала спать дольше из-за лекарств. Потолочного света недоставало; сейчас, посреди ночи, комната казалась немного убогой. Мы давно обсуждали, что нужно обновить кухню, но Ирми разрушила наши планы, попросив оставить все, как она привыкла. Ее совершенно не привлекали освещение отраженным светом, посудомоечная машина или новая плита, а поскольку она проводила на кухне больше времени, чем все остальные, и по-прежнему для нас готовила, ее мнение стало решающим. Так что кухонные шкафы не менялись с самого начала нашей семейной жизни; угловая скамья стояла примерно с тех же времен, и только стол был приобретением последних лет, из-за моющегося покрытия. Как обычно, посередине стояли солонка и перечница, пластиковая коробочка с заменителем сахара и контейнер с зубочистками, которыми никто никогда не пользовался. В раковине осталась грязная кастрюля из-под слегка подгоревшего гуляша, и я хотела было оттереть ее и отмыть, но передумала; гул водонагревателя мог кого-нибудь разбудить. Вместо этого я убрала чистые стаканы, сложила и повесила над раковиной полотенце и вытряхнула пепельницу – мы пошли спать около одиннадцати, а перед этим играли с Ирми в скат; мы с Эрнстом проиграли и заплатили три марки и восемьдесят четыре пфеннига в игровую кассу – раз в год мы тратили накопленные деньги на совместную поездку; мы пили пиво, и я курила. Теперь пепел остыл, и от окурков неприятно пахло; я выбросила их в мусорное ведро, добавив к остаткам гуляша и стаканчикам от йогурта Даниэлы. Была половина второго; я не засыпала, просто лежала без мыслей в голове и сторожила сон Эрнста, глядя на горящие цифры будильника. Я не хотела дожидаться назначенного времени на кухне. Часы здесь вечно то спешили, то отставали, но Ирми считала, что это неважно, часы нужны на кухне только для уюта – и, возможно, была права. Ободок циферблата украшала голубая роспись; дешевая вещь, вероятно, из пластика, и никто уже не помнил, откуда она у нас появилась. Мне захотелось снять часы со стены и выбросить прочь, но я не стала этого делать; все это больше меня не касалось – обивка на кухонной банкетке, бело-голубая посуда, кофейные чашки, висевшие на крючках над раковиной, таймер в форме курицы и поцарапанное ведро, куда выкидывали остатки еды для компоста. Даже картина с цветами, которую Даниэла нарисовала на семидесятый день рождения Ирми и которая висела в рамке над угловой скамьей, тоже больше меня не касалась. Но я взяла с вешалки кухонное полотенце и засунула себе в сумочку; выключила свет, прокралась по темному дому, тихо открыла и закрыла за собой входную дверь; мусор я с собой не взяла. В гараже я включила свет и осмотрелась; на открытой полке вдоль стены, среди всякого хлама, еще хранились вещи, которые я привезла из родительского гнезда, но никогда не заносила на порог нашего с Эрнстом и Ирми дома. Я увидела там зеркало, с которым ездила в санаторий; оно было завернуто в бумагу, но виднелся сверкающий кусочек позолоченной рамы. Круглое стекло почти ничего не отражало, оно покрылось пылью и почернело, но рама заблестела снова, когда я стерла указательным пальцем тонкий слой грязи. Я положила зеркало на заднее сиденье и уехала; двери гаража я оставила открытыми, чтобы избежать ненужного шума.