«Верный Вам Рамзай». Книга 2. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1939-1945 годы - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Алексеев cтр.№ 233

Уиллоуби настаивал, что японцы не использовали пытки для получения признательных показаний при расследовании «дела Зорге». Весной 1949 г. американская военная разведка в Токио получила от судебных чиновников, имевших отношение к этому делу, сделанные под присягой письменные заявления (аффидевиты), в которых они утверждали, что Зорге, Клаузен, Одзаки и Вукелич не подвергались оскорблениям или принуждению за все время их заключения, в том числе в Токийским окружном уголовном суде. Среди сделавших такие заявления под присягой были прокуроры Тамазава и Ёсикава, судья предварительного суда, допрашивавший Зорге и Одзаки, а также двое еще живущих судей из трех, судивших Зорге в окружном суде. Аффидевит такого же типа был написан и адвокатом, представлявшим интересы Зорге, Клаузена и Вукелича. Письменные заявления, сделанные под присягой, были получены, чтобы опровергнуть утверждения Агнес Смедли и ее друзей, что показания о ней, сделанные Зорге, Одзаки и другими, не представляют никакой ценности, поскольку были сделаны в ходе японского следствия и потому были даны под давлением ^[783]. Возможно, не всех японских прокурорских и судейских чиновников можно упрекнуть в намеренном обмане, однако как можно «закрыть» глаза на действия сотрудников токко в первые часы после ареста по отношению к Одзаки (применение пыток к нему документально подтверждено), «преследование» которого «проводилось слишком быстро»? Неведением того, что творилось в начале следствия? Если это так, то какой смысл в заявлениях, сделанных под присягой? Очевидная фальсификация.

О жестоком обращении с арестованными свидетельствует их высокая смертность. Из 17 человек, обвиненных в принадлежности к организации Зорге, пятеро умерли в тюрьме: двое в процессе следствия (15 декабря 1942 г. Кавамура Ёсио, 2 августа 1943 г. Мияги Ётоку) и трое — после вынесения приговора (13 января 1945 г. Бранко Вукелич, 27 февраля 1945 г. Фунакоси Хисао и 22 марта 1945 г. Мидзуно Сигэру [Сигэо]) ^[784]. Ко времени ареста все они, за исключением Мияги, были здоровы. Китабаяси Томо умерла через 2 дня после освобождения из тюрьмы 2 сентября 1945 г.

В представлениях к награде на сотрудников отдела общественной безопасности (политической полиции) начальник отдела отмечал: «Они проявили несгибаемый дух полицейского и успешно осуществили небывалый розыск важных преступников в связи с делом об антияпонской шпионской организации международной коммунистической партии». Однако, как следует из самих наградных листов, «небывалый розыск» был осуществлен по отношению далеко не ко всем членам резидентуры.

«Наблюдение и внутренняя разработка» не коснулась «ядра» резидентуры — иностранцев Зорге, Клаузена, Вукелича. Представляемые к наградам сотрудники отдела политической полиции из состава токко, участвовали только в обысках квартир (и то далеко не всех арестованных) и последующих допросах. Конечно, можно допустить, что существовали дополнительные «наградные листы», однако вероятнее всего, что основными «фигурантами» дела занималась не токко, а кэмпэйтай — военная жандармерия. Токко же были переданы наблюдение за японской агентурой резидентуры и проведение отдельных арестов, обысков и начатого следствия по «делу Зорге».

При вскрытии наиболее вероятных причин провала резидентуры «Рамзая» существует соблазн пойти по проторенной предыдущими исследователями дороге и признать, как это предлагал сделать М.И. Сироткин, что «поиски правильного ответа на вопрос об истинных причинах провала требуют выявления и суммирования всех тех условий, обстоятельств и причин, которые, давая в руки полиции отдельные наводящие штрихи, создали в итоге полную, если не картину, то схему деятельности и связей резидентуры, позволили контрразведке нащупать и изучить слабое звено организации, а затем — разорвав это звено, уверенно и быстро ликвидировать всю резидентуру, не ограничиваясь арестами отдельных агентов».

«Было бы неправильно, — считал М.И. Сироткин, — ставить вопрос о какой-то одной, “основной” причине провала, искать эту причину в чьем-то “предательстве”, организационной ошибке или неосторожности кого-либо из сотрудников резидентуры.

Если даже, условно принять за истину примитивную японо-американскую версию об Ито Рицу, то в этом случае должны были быть еще какие- то дополнительные условия, позволившие контрразведке разом вскрыть всю организацию и ликвидировать целиком всю сеть.

Если бы, например, об аресте Китабаяси и Мияги стало немедленно известно “Рамзаю”, то могли бы быть приняты срочные предупредительные меры. А если бы Мияги не знал никого, кроме “Рамзая”, то, возможно, что и “Рамзаю” удалось бы отвергнуть все обвинения, и провал был бы локализован, ограничившись группой Мияги».

Все сказанное М.И. Сироткиным, безусловно, правильно, но с этим можно согласиться только в том случае, если принять на веру японо-американскую версию: провал произошел случайно от показаний второстепенного агента, который сам не представлял конечный адресат, той малозначительной информации, которую он передавал крайне редко. И подобного провала можно было бы избежать, если бы к разведывательной деятельности не привлекались бывшие члены коммунистической партии США или Японии и сочувствовавшие им, а также, если бы за деятельностью Мияги осуществлялся контроль.

Весьма своеобразны, спорны и ошибочны высказывания «Рамзая» об отношении резидента к «низовым» агентам-информаторам, точнее — об изучении им агентов, привлекаемых к работе и используемых агентами-групповодами. В своих «Тюремных записках» он писал: «Я не знаю полностью всех источников информации, которые могли использовать члены группы. Я знаю только те из них, которые были особенно важными, и те, которые пригодились в работе. Я знаю только общий характер источников и не располагаю данными о конкретных людях и их именах. То, что я недостаточно знал об информационных источниках своей группы, объясняется не отсутствием интереса к деятельности и усилиям своих сотрудников и не тем, что я ленился. Характер нашей работы был таков, что большая часть с трудом созданных источников информации быстро “пересыхала”, и я не считал источник действительно ценным и пригодным, если он не был проверен в течение длительного времени. Поэтому, если канал информации моих сотрудников не проходил подобной проверки, я считал эти сведения не очень ценными. Моим принципом было не придавать важного значения именам людей, от которых исходила информация. Я делал это умышленно, для того чтобы на вопрос об этих людях я не мог бы ничего ответить и тем самым доставить им неприятности. Это одно из традиционных правил нелегальной деятельности» ^[785].

Можно было бы считать подобные показания «Рамзая» определенным тактическим приемом пред лицом следствия: попыткой, отговорившись незнанием, отделаться от требований следственных органов о выдаче всей «низовой» агентуры. Однако при ознакомлении с остальными показаниями Зорге такое предположение не оправдывается. Документы резидентуры (доклады самого «Рамзая», «Густава», «Алекса» и др.) убедительно свидетельствуют о том, что «Рамзай» действительно вплоть до конца своей деятельности не только не знал имен и достаточно полных характеристик агентов группы Мияги, но вообще не знал о существовании некоторых привлеченных групповодом Мияги к работе агентов, которые отнюдь не были случайными, «быстро исчезающими» лицами, а в течение длительного времени были связаны с Мияги, выполняли его разведывательные задания и систематически получали от него денежное вознаграждение. К числу таких агентов относились, в частности, Китабаяси Томо и Тагути Угэнда («2-й друг с Хоккайдо»).