– Значит, за сотню лет ты ни разу не накопил достаточно храбрости для десятиминутного разговора? – Я сглотнула, отчаянно надеясь избавиться от подступившего к горлу кома.
– Я понимаю, что из-за моих невысоких навыков общения и страха рассказать правду ты чувствовала себя напуганной и пленной, будто запертой в стенах Хеля, хоть я никогда и не обращался с тобой как с рабыней и не считал тебя таковой. – Сорен смотрел себе под ноги, он казался пристыженным и покаявшимся. – Может, Лидиан и захватил тебя в плен и подчинил по законам зимы, однако я… Я не сделал ничего, чтобы это изменить. Только следовал заданному курсу. Этот поступок был неправильным, и ничто его не исправит, но знай: мне очень жаль.
Он был прав: ничто не могло исправить прошедших лет, и все же его раскаяние исцелило меня и затянуло надлом в моей душе. Я даже не подозревала об этом грузе, пока он не исчез, и я впервые за очень долгое время смогла свободно вдохнуть полной грудью.
Вокруг нас завывал ветер. А корни, служившие нам сиденьем, могу поклясться, начали шевелиться. Лес наполнился ночными звуками: уханьем сов, воем волков, отдаленными криками сражавшихся гоблинов. Мои мысли вернулись к Рекке и Эльвире, которые остались в лагере одни. Не удивлюсь, если последняя строит планы по моему убийству. После того как я ранила снежного барса высокомерной гоблинши, она казалась достаточно взбешенной, чтобы прикончить меня на месте.
Я опустила взгляд на руки. Желто-коричневые ладони были покрыты мозолями и старыми шрамами. Бицепсы бугрились от мышц, как и плечи, и бока. Было ли это телом человека или гоблина? Могли ли такие ладони, без труда и без крови натягивавшие тугую тетиву местного лука, принадлежать кому-то из обычных людей? Почему-то ответ на этот вопрос меня больше не волновал.
В груди стало тесно при мысли о семье: матушке, отце, сестрах. Должно быть, все они знали об ожидавшей меня судьбе, пока я с каждым днем становилась все более дикой и воинственной.
Где-то в самых дальних и темных уголках моей памяти я отыскала образы шептавшихся обо мне между собой при свете камина родителей и морозных земель, взывавших ко мне нечеловеческим голосом.
– О чем ты думаешь, Яннеке? – спросил Сорен, обеспокоенный моим длительным молчанием. – Что ты чувствуешь?
Ничего. Ни ужаса, ни гнева, ни печали. Лишь оцепенение, такое сильное и плотное, что было на грани болезненности, блокировало любые мысли, эмоции и реакции. Только равнодушный интерес, было ли мне это предначертано судьбой, и понимание: да, так оно и было.
– Я не знаю, – отозвалась я. – Пока не могу сказать.
То, что я родилась на границе Пермафроста и несла его холод в крови, имело смысл.
Сорен протянул руку и поправил выбившуюся прядь моих волос, мимоходом дотронувшись кончиками пальцев до щеки. Это прикосновение пронзило меня, словно разрядом молнии, но в кои-то веки ощущение не являлось страхом. Он считает, что таким образом сумеет завоевать мое доверие. Нужно было отдать гоблину должное за попытки достучаться до меня человеческими методами.
– Ты уже заслужил мое доверие, – сообщила я. – Можно больше не стараться так усердно.
– А вдруг мне просто нравится прикасаться к тебе, – с вернувшейся на лицо ухмылкой поддразнил Сорен.
– Мне кажется, ты заболел: слишком уж много улыбаешься. – Мое предположение было лишь наполовину шутливым. Чистая правда: за проведенную подле молодого лорда сотню лет я никогда не видела, чтобы он так часто улыбался.
Его выражение лица тут же превратилось в привычную нахмуренную застывшую маску. Беседа на несколько минут сошла на нет.
– Я на самом деле превращаюсь в гоблина? – наконец я прервала молчание.
– Твоя кровь связана с той же энергией, что и моя, так что технически ответ «да». – Сорен помедлил немного и добавил: – Но сердце и разум у тебя человеческие. Ты цепляешься за них, словно от этого зависит твоя жизнь, вот только нужно принять свое наследие по крови, если планируешь продолжать существование и не хочешь сойти с ума.
Я глубоко вдохнула. Продолжать существование. Напев полыхавшего внутри меня пламени становился все громче, все притягательнее. Существовать. Существовать. Существовать.
– Тогда зачем ты взял меня с собой на Охоту? Ты обманул, когда рассказывал о причинах?
– Я желал, чтобы ты приняла свою судьбу, однако… – Из-за нерешительности он сделал паузу, острые зубы прикусили нижнюю губу. – Однако избрал неверный путь для этого. Нужно было рассказать тебе правду с самого начала, вот только я не знал, как это сделать. Чем дольше я откладывал беседу, тем тяжелее становилось ее начать. Я боялся. Прости меня.
Я застыла. Не думаю, что Сорен когда-либо за что-то извинялся. Не представляла, что он вообще понимает саму концепцию раскаяния. И все же он просит прощения второй раз за неполные пять минут. Может, он и в самом деле болен.
– Что собираешься делать теперь? – спросил едва различимый в темноте гоблин.
– А есть ли у меня выбор?
– Всегда, – пообещал он.
– Я обладаю лишь иллюзией выбора, Сорен, а не реальной свободой воли.
– Ты снова права. Приношу извинения, с моей стороны было нечестно такое говорить. – Он опять опустил взгляд, словно испытывая угрызения совести. – В этот раз я приношу обет: у тебя всегда будет возможность выбирать. Пред тобой открыты все пути и возможности. Да обрушится на меня гнев небес, да поглотит меня море, да разверзнется подо мной земля, если я нарушу данное обязательство. Покуда я жив, клятва моя нерушима.
Когда Сорен произнес ритуальные слова древнего обещания, воздух прорезала молния.
– Значит, мы теперь на равных, – сделала вывод я с тенью улыбки на губах. – И что дальше?
– Насколько я понимаю, ты можешь уйти. Освободить тебя от наложенных связующих чар будет невероятно сложно, и это может даже убить тебя. Поэтому я предлагаю подождать завершения Перемен, и узы сами исчезнут. Если ты останешься в живых, то сможешь вернуться в мир людей. Нужно будет уехать как можно дальше от Пермафроста, туда, где границу и выжженные земли считают простой сказкой. С накопленными тобой силами тебе, вероятно, придется оставить охоту навсегда, иначе это непременно привлечет других гоблинов. Однако ты получишь шанс прожить нормальную человеческую жизнь. Влюбиться, завести семью и сделать то, что ты не могла даже в своей собственной деревне. Либо… либо ты можешь остаться здесь…
– И превратиться в гоблина и стать одной из вас, – закончила я последнюю фразу.
– Таких, как ты, больше нет и не будет, Яннеке. Девушка с человеческим сердцем, но гоблинской кровью. Я не представляю, какой выбор сделает тебя счастливой, а какой заставит страдать. Но знаю наверняка: нельзя продолжать разрываться между двумя мирами, это сведет тебя с ума.
Спокойствие, царившее в душе, пугало меня, я должна была испытывать бурю эмоций, сомневаться. Боль должна была обрушиваться ледяными осколками, а отчаяние засасывать, словно топь. Ненависть, страх и ярость должны были переполнять меня. Но все, что я ощущала, – лишь спокойствие и уверенность, прочно угнездившиеся в сердце, как остров, переживший невиданный шторм.