– Идем.
Когда они оказались у нее в комнате, он набросился на девушку, как дикий зверь, сдирая одежду и обдавая гнилостным запахом, исходящим изо рта. Она выдержала унизительное совокупление и, когда рыжий тихо засопел у нее на груди, растормошила любовника:
– Сергей, я хотела примерить платья.
Лоснящийся, как сытый кот, он перевернулся на другой бок.
– Примеряй, я не специалист по женским шмоткам.
Она развернула упаковочную бумагу, достала то красное платье, которое так поразило ее в магазине, и принялась его разглядывать под яркими лучами полуденного солнца. Когда Татьяна ойкнула, Сергей лениво обернулся к ней:
– Что случилось?
– Оно не новое, – Таня всплеснула руками. – Его кто-то надевал до меня. Смотри, как вытерт воротничок.
На лице Сергея не дрогнула ни одна жилка.
– А чего ты ожидала? – поинтересовался он, сверкнув грязно-зелеными глазами. – Откуда у нас новые вещи?
– Я думала, немцы привозят гардероб из Германии, – пролепетала Маркова. Рыжий расхохотался:
– Из Германии? С чего это вдруг? Нет, наши бабоньки либо донашивают старое, либо покупают обновки в комиссионном магазине. Так называемые обновки….
Таня почувствовала, что внутри ее все сжалось.
– Ты хочешь сказать, что эти вещи…
– Если ты понятливая девочка, то догадаешься, что они когда-то принадлежали убитым, – пояснил рыжий. – Красное платье, которое так тебе идет, носила жидовка Соня. Ее мать была модной портнихой и обшивала полпоселка. Многие не любили тетю Мирру за то, что она никогда не делала этого даром. Вернее делала – для своей дочери. Соня ходила одетая как куколка. Это красное платье свело с ума многих девушек поселка. Кажется, она надевала его на выпускной…
Татьяна сжала в кулаки трясущиеся руки:
– И теперь эта девушка?
– В общей лесной могиле, – спокойно сказал Сергей. – Там много людей их племени. Платья, которые купила ты, извлекли из сундука тети Мирры, когда расстреляли всю семью. Для меня загадка, почему не купили красное. Наверное, потому, что его носила еврейка.
Татьяна хотела спросить, почему к евреям такое отношение, разве они не люди, не такие же, как, например, Сергей? В чем отличие? Только в национальности? Но это же глупо – ненавидеть и любить только по национальной принадлежности. В общежитии в Москве, где жила девушка, было много евреев, и со всеми они вели себя приветливо, не гнушались помощи, когда ее у них просили. За что же их невзлюбили немцы и их последователи?
– А ты наденешь ее платье? – поинтересовался новоявленный любовник. – Или испытываешь брезгливость, как жители нашей республики?
– А у меня нет выхода, – отозвалась Таня, натягивая обнову. – Знаешь, в армии мне не дали ничего, кроме гимнастерки и брюк, в которых не появилась бы ни одна уважающая себя женщина. Представляешь, мы думали об этом, даже когда шли воевать. Гимнастерка и брюки, да еще то тряпье, что мне удалось снять с трупа в сарае, – вот и все мое наследство. Ты предлагаешь мне прийти в клуб в наряде военнослужащей Советской армии?
Он пожал плечами, покрытыми коричневыми веснушками:
– Твое дело. А теперь скидывай платье и лезь ко мне под одеяло.
Глава 27
Новоозерск, наши дни.
Отделением полиции оказался одноэтажный серый домик в центре поселка. Виталий показал дежурному свое удостоверение и попросил проводить его к следователю. Дежурный, толстый краснолицый капитан, недовольно поморщился:
– Простите, а по какому вопросу?
– В вашем городе убийца, и я хочу оказать помощь в его поисках, – быстро проговорил Рубанов, увидев, как широкое лицо капитана выразило недоверие и гнев. Впрочем, он и не ожидал, что его примут с распростертыми объятиями. Какому следователю по душе лишние трупы? Виталий не ошибся в своем предположении. Капитан вытер масляные губы ладонью (до разговора с журналистом он с аппетитом уминал бутерброд с домашним салом) и буркнул:
– В нашем поселке давно никого не убивают.
Молодой человек хотел возразить, но понял, что это бесполезно. Начни он говорить об убийстве Островского и связывать это с убийством какого-то Пахомова, его засмеют. Нужно было придумывать что-то другое.
– Хорошо, допустим. – Он дружески улыбнулся капитану. – Но у меня другие сведения. И если вы не пропустите меня к следователю, я напишу о вас в газете. Конечно, есть и такой способ прославиться, но, боюсь, для вас он не окажется наиболее подходящим.
Дежурный еще больше побагровел, но махнул рукой:
– Ладно, придурок, я умываю руки. Когда тебя спровадит Бутаков, получишь от меня пинок под зад на прощание.
Виталий послал ему воздушный поцелуй и, решив больше ни о чем не спрашивать толстяка, пошел по коридору, надеясь увидеть табличку с фамилией следователя. Бутаков – так, кажется, сказал краснолицый. Долго скитаться ему не пришлось. Кабинет Александра Сергеевича (нет, не Пушкина) находился в начале коридора. Сквозь приоткрытую дверь Виталий разглядел посетителя – мужчину лет тридцати, довольно симпатичного блондина, в гневе сжавшего кулаки и стучавшего ими по столу. Рубанов прислушался к разговору. Лица Бутакова он не видел, не слышал даже его голос: разгневанный посетитель наступал на полицейского, не давая сказать ни слова.
– Значит, у тебя нет стопроцентной уверенности, что это сделали мои ученики? Так какого же черта ты арестовал их?
– Не арестовал, а задержал, – пытался вставить следователь, но посетитель гремел, не сбавляя обороты:
– Да какая разница? Саша, пойми, детям скоро сдавать очередной ЕГЭ. У обоих мальчиков хорошие аттестаты. Они не должны пропустить вступительные в вуз из-за вашей халатности.
Бутаков еще что-то промямлил, но весьма неубедительно.
– Я давно понял, что вам бы лишь отчитаться перед начальством, – грохотал блондин. – Но я не позволю сломать жизнь моим ученикам. Я требую разобраться во всем сегодня. Слышишь? Именно сегодня, и сегодня же отпустить их. Если ты этого не сделаешь, я пойду по всем инстанциям. Предупреждаю: в лучшем случае тебя ждет увольнение по собственному, – он встал и ударил ногой по стулу, опрокинув его, а потом демонстративно покинул кабинет, громко хлопнув дверью. Бросив взгляд на Виталия, голубоглазый скривился и презрительно фыркнул:
– Если вы сюда в первый раз, знайте: Бутаков берет взятки. Без них он и пальцем не пошевелит, так что не теряйте понапрасну времени.
Он понесся по коридору, оставив после себя запах пряного парфюма, а Виталий, решив, что настал его час, постучал в дверь.
– Войдите! – услышал он отрывистое, и, распахнув дверь, оказался перед следователем. Внешне длинный, худой, с зачесанными назад редкими мышиными волосами, в очках в немодной роговой оправе, Бутаков никак не напоминал матерого взяточника-полицейского. Если бы Виталий не знал, кто тот по профессии, то принял бы его за школьного учителя математики. Кроме учителя, ему бы подошла профессия разведчика – никаких особых примет.