Медальон Таньки-пулеметчицы - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Баскова cтр.№ 11

– Ну что, брат Пушкин, – Виталий скорчил забавную рожицу, – не достичь мне твоих высот и близко. Правда, стихи не пишу, но в университете говорили, что, как журналист, я неплох. Что ж, – он вздохнул и щелкнул пальцами, – может, оно и так. Только действительность мешает мне доказать это другим. Что делать, брат Пушкин?

Александр Сергеевич, естественно, ничего не ответил, лишь печально смотрел на Виталия своими большими серыми глазами.

– Я вот что думаю, – продолжал Рубанов, – нужно… – Его размышления прервал вальс Свиридова – мелодия мобильного телефона. Он лениво взял его и взглянул на дисплей. Звонил Борис Юрьевич Симаков.

– Здравствуй, Виталя, – проговорил он как-то растерянно. – Как твое интервью?

– Спросил обо всем, но писать обо всем не смогу, – начал Рубанов. – Старик не хочет, чтобы я называл его фамилию. Оно и понятно – в деревне не знают, кем он был раньше. Излишнее внимание ему ни к чему.

– Я не об этом. – Борис Юрьевич вздохнул. – Дело в том, что Пахомов умер сегодня. Соседка обнаружила его полчаса назад в кабинете. Она носила им молоко. Постучала в дверь, никто не открыл, жена стонала, ну, она и вошла. А тут такое дело… На письменном столе женщина обнаружила мой телефон. Видишь ли, номер родственников ей неизвестен, вот она и позвонила мне.

– Умер? – прошептал Виталий, почувствовав, как внутри что-то оборвалось. – Как умер? Мы разговаривали с ним сравнительно недавно, четыре часа назад. Он не выглядел больным. – Рубанов смущенно кашлянул, вспомнив об астме. – Уже известно, отчего умер Василий Петрович?

– Соседка обещала меня проинформировать, – ответил Симаков с горечью. – Не знаю, когда это будет. Насчет статьи тоже не знаю. Ее придется согласовывать с его сыном, а захочет ли он, чтобы про отца вообще что-то писали? Так что, Виталя, к сожалению, не получилась у нас сенсация.

– Я это понял, когда с ним разговаривал, – сказал Рубанов грустно. – Но все-таки, почему он умер? Пахомов жаловался на астму, однако ингаляторов у него было достаточное количество.

– А почему тебя это беспокоит? – Борис Юрьевич, как видно, удивлялся совершенно искренне. – Бывает, умирают молодые: инфаркты и инсульты в наше время никого не жалеют. Василий Петрович – пожилой человек, болячек у него кроме астмы наверняка воз и маленькая тележка. А потом… Парализованная жена, уход за которой полностью лег на его плечи. Такому человеку некогда подумать о своем здоровье.

На этот раз Виталий промолчал. Он не видел смысла в дальнейшем продолжении разговора. Стоит ли описывать главному еще бодрого старичка, правда, уставшего, но выполнявшего трудную работу и ни на что не сетовавшего? Не стоит, потому что он не поймет. Рубанову казалось, что такие, как Пахомов, не умирают так внезапно. И ни при чем тут парализованная жена. Может быть, казалось, по молодости лет? Наверное, шеф, проживший на белом свете в два раза дольше его, разное повидал, и его это ни капли не удивляло. И все же… Борис Юрьевич почувствовал, о чем думает журналист, словно на расстоянии прочитал его мысли.

– Далась тебе его смерть, – буркнул он недовольно, но тут же осадил себя. Главный редактор предвидел уход молодого талантливого журналиста и старался всеми силами это предотвратить, порой даже в ущерб делу. – Ладно, если хочешь, бери отгул на завтра и поезжай в эти самые Березки. Поговоришь с соседкой, узнаешь, что да как, – и прямиком сюда. Его наверняка повезли в наш морг, поэтому заключение о смерти попросишь завтра в Лесогорске. Но я не думаю, что… – он сделал значительную паузу, будто пересиливая себя, – смерть носит криминальный характер. Ты ведь намекаешь именно на это?

Рубанов растерялся. Мысли об убийстве ему не приходили в голову. Конечно же, этого не может быть. Зачем кому-то убивать старика? Тогда что же его так гложет, не дает успокоиться? Может быть, он чувствует за собой вину? Но в чем? В том, что разбередил душевные раны старика? Но Василий Петрович согласился на интервью, прекрасно понимая, о чем нужно рассказывать. Вероятно, не рассчитал свои силы?

– Ты что молчишь? – проговорил Симаков. – Принимаешь мое предложение?

– Да, – глухо отозвался Виталий, сознавая, что поездка в Березки – это его блажь и глупость. Но как же не ехать, если только она сможет успокоить совесть? Он чувствовал, что какая-то сила словно приподнимала его с кровати и гнала в деревню, почти затерявшуюся в густых лесах. Может быть, потому, что… Да нет, глупости.

– Прекрасно, – промычал недовольный главный редактор, умолчавший о том, что в городе прорвало очередную канализационную трубу и жители одной из улиц просили у него корреспондента, так сказать, на место событий, а он в первую очередь подумал о Рубанове – парень набил руку на подобных статьях. – С утра и езжай. Но учти, я жду тебя на работе хотя бы после обеда. – Он прикинул, что разобраться с канализацией вполне под силу Аллочке, и немного успокоился. – Обещаешь приехать?

– Конечно, обещаю, – с готовностью откликнулся Рубанов. – Тем более тело в нашем морге. А разговор с соседкой, я думаю, будет недолгим.

– Ты обещал, – процедил Симаков, прежде чем отключиться. Закончив разговор с главным, Виталий бросил мобильник на стол и снова улегся на кровать, подложив руки под голову. Такая поза, как ни странно, помогала ему думать, и он вспомнил сегодняшнюю встречу с Пахомовым. Старик, несмотря на то что тяготился некоторыми страницами прошлого, обо всем рассказывал охотно, сразу пошел на контакт. Неужели беседа все же послужила причиной его внезапной смерти? Если патологоанатом завтра скажет, что Василий Петрович скончался от инфаркта или инсульта – значит, разговор с Рубановым его расстроил, из потаенных уголков памяти выплыли факты, о которых он, возможно, старался забыть. Ужасно, если так. Рубанов дал себе слово никогда больше не волновать пожилых людей, даже если разговор с ними потянет на сенсацию. Бегло посмотрев в Интернете расписание автобусов до Лесогорска на завтра, он услышал голос матери, звавшей его пить чай. Что ж, чай – это хорошо. Он успокаивает. Молодой журналист нуждался в успокоении.

1941-й, недалеко от Вязьмы

Таня прислонилась к расщепленному стволу старой сосны и закрыла глаза. В лесу, где расположился их полк, стояла тишина, давившая на барабанные перепонки. Она никогда не думала, что будет жаждать тишины, которую никогда не любила. Затишье, по мнению Тани, не приносило ничего хорошего, напротив, с ним приходили страдания и смерть. На фронте все было по-другому. Тишина означала передышку от страданий и смерти, но сколько будет длиться эта передышка, знали только на той стороне. Таня вздохнула и подложила руку под голову. Кто-то крошечный пощекотал ее указательный палец чуть ниже ногтя, и она поднесла руку к глазам. Большой глянцевый муравей, смешно шевеля усами, торопился по каким-то своим делам, не представляя, что находился в центре страшной бойни. Она позавидовала ему. Если букашку и ожидает смерть, она настигнет ее неожиданно, маленькое существо ничего не успеет понять! Смерть насекомого – не смерть человека, при виде которой содрогается тело и сердце разрывается на части. Таня подумала, что далеко не всем девушкам выпало, как ей, видеть смерть в самом безобразном обличье. На ее глазах бойцам отрывало руки, ноги, головы, кровь хлестала фонтаном, и Маркова вспоминала свой любимый фильм, где все казалось таким простым и понятным, и даже гибель главного героя не казалась страшной. Честно говоря, в нее просто мало верилось. Татьяна всегда считала, что Чапаев не утонул. Ну не мог он утонуть, это же Василий Иванович! Наверняка выплыл и снова отправился на фронт. Подумав об этом, она усмехнулась и вздохнула. Да, Люда была права, война не фильм и не сказка. Это ужасная реальность, разрушившая многие мечты. Взять хотя бы ее желание стать пулеметчицей и строчить по немцам, как Анка по белогвардейцам. Но нет, в военкомате ей сказали, что набирают на фронт санинструкторов, а для пулемета найдутся желающие среди мужчин. Татьяна пробовала протестовать, однако суровый капитан с рябым лицом был непреклонен. Или так, или никак! Пришлось согласиться, а на следующий день две хмурые неулыбчивые женщины обучали их всем тонкостям санитарного дела. У Люды все получалось, она ловко делала перевязки, обрабатывала воображаемые раны, пыталась привести в чувство потерявших сознание. Таня, напротив, подчинялась командам без всякого вдохновения, словно несчастный запуганный зверек, которого заставлял работать жестокий неутомимый дрессировщик, и лишь одна мысль грела ей душу. Там, на фронте, она будет спасать людей, выносить раненых с поля боя. Ее заметит командир, как две капли воды похожий на Василия Ивановича, вызовет к себе, в командирской землянке накормит картошкой с тушенкой и торжественно скажет: