Моральное животное - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Райт cтр.№ 16

Выбор самки

Тот факт, что самки человекообразных обезьян более сдержанны, чем самцы, необязательно означает, что они активно выбирают потенциальных партнеров. Партнеров, конечно, выбирают; самцы, доминирующие над другими, спариваются, а самцы, над которыми доминируют, спариваются не всегда. Это соревнование – как раз то, что имел в виду Дарвин, определяя один из двух видов полового отбора; эти виды (так же, как и наш) лишний раз доказывают, что он благоволит эволюции крупных, грубых самцов. Но что насчет другого вида полового отбора? Какое участие принимает самка в выборе наиболее многообещающего вкладчика в ее проект?

Роль самки в выборе самца определить не так-то просто, а его результаты часто носят двусмысленный характер. Самцы больше и сильнее самок только потому, что более крепкие самцы победили своих соперников и добились спаривания? Или самки заведомо предпочитали самцов покрепче, ибо самки с этими генетически заложенными предпочтениями давали более сильных и, следовательно, более плодовитых сыновей, чьи многочисленные дочери затем унаследовали вкусы бабушек?

Несмотря на вышеобозначенные трудности, можно утверждать, что в том или ином смысле самки привередливы у всех видов человекообразных обезьян. Самка гориллы, например, которая в целом ограничена сексом с одним доминантным самцом, рано или поздно эмигрирует. Когда незнакомый самец приближается к стае, провоцируя вожака на взаимные угрозы или даже драку, самка (если, конечно, он произведет на нее достаточно сильное впечатление) может последовать за ним ^[77].

В случае с шимпанзе дело обстоит сложнее. Доминирующий самец вправе спариваться с любой самкой, но необязательно потому, что она сама его предпочитает; он просто-напросто исключает альтернативы, пугая других самцов. Он может напугать и самку, и тогда склонность отвергать самцов более низкого ранга будет отражать только страх. (Правда, стоит альфа-самцу отвернуться, как всякое презрение исчезает ^[78].) Однако есть у шимпанзе и совершенно другой тип спаривания – длительная связь, которая вполне может быть прототипом человеческих отношений. Самка и самец шимпанзе покидают стаю на несколько дней или даже недель. И хотя самка может быть похищена насильно, иногда она успешно сопротивляется самцу, а иногда предпочитает мирно согласиться, причем даже в тех случаях, когда другие самцы с радостью помогли бы ей отделаться от навязчивого ухажера ^[79].

В целом даже немирный путь допускает определенный выбор. Хороший пример – самки орангутана, которые часто выказывают активное предпочтение одних самцов другим. Правда, временами даже они отказываются спариваться; в таких случаях самцу ничего не остается, кроме как прибегнуть к силе и – насколько это слово может быть применимо к нелюдям – изнасиловать объект своего желания. Данные показывают, что «насильники» (часто подростки) обычно не оплодотворяют самку ^[80]. Однако предположим, что им это удается регулярно. Тогда, с сугубо дарвинистской точки зрения, в интересах самки спариться с хорошим насильником – большим, сильным, сексуально агрессивным самцом; во всяком случае, это какая-никакая гарантия того, что ее потомство мужского пола тоже будет большим, сильным и сексуально агрессивным (при условии, что сексуальная агрессивность частично варьирует из-за генетических различий), а потому плодовитым. Таким образом, естественный отбор должен благоприятствовать сопротивлению самки; фактически это способ избежать рождения детенышей, которые окажутся неприспособленными к насилию (при условии, что такое поведение не причиняет физического вреда самке).

Это не означает, что самка примата, несмотря на все ее протесты, «на самом деле хочет любви», как это обычно толкуют человеческие самцы. Напротив, чем больше самка орангутана «хочет любви», тем меньше она будет сопротивляться. То, чего «хочет» естественный отбор, и то, чего хочет конкретный индивид, необязательно должно совпадать; в данном случае они находятся в конфликте друг с другом. Суть в том, что, даже когда самки не выказывают открытых предпочтений определенных типов самцов, на практике такие предпочтения существуют. И этот выбор де-факто может быть выбором де-юре. Это может быть адаптация, одобренная естественным отбором именно в силу такого фильтрующего эффекта.

В широком смысле та же логика вполне применима ко всем видам приматов. Как только самки в целом начинают проявлять признаки сопротивления, самка, которая сопротивляется чуть больше остальных, демонстрирует ценный признак. Какие бы качества ни требовались самцу для преодоления такого сопротивления, у сыновей «несговорчивых» матерей больше шансов их заполучить, чем у сыновей покладистых. (Опять-таки предполагается, что степень обладания качествами, позволяющими сломить сопротивление самок, отражает базовые генетические различия.) Таким образом, с чисто дарвинистских позиций, робость – сама по себе награда. И это верно вне зависимости от того, каким именно образом самец намерен покорить самку – силой или словами.

Животные и бессознательное

Стандартная реакция на дарвинистский подход к сексу звучит примерно так: о, он отлично объясняет поведение животных, но не человека. Некоторые люди могут посмеиваться над самцом индюка, пытающегося совокупиться с грубой копией головы индюшки, однако они, возможно, не увидят связи с тем, что многие мужчины регулярно возбуждаются, глядя на двумерные изображения голых женщин. В конце концов, мужчина знает, что смотрит всего лишь на фотографию; его поведение может вызывать жалость, но оно не смешно.

Хотя… если он «знает», что это фотография, почему он так реагирует? И почему женщины так редко мастурбируют, глядя на фотографии мужчин?

Нежелание объединять людей и индюков под одним набором дарвиновских правил имеет свои основания. Да, наше поведение находится под более тонким, вероятно, более «сознательным» контролем, чем поведение индюка. Мужчины могут решить не возбуждаться при виде чего-либо – или, по крайней мере, могут решить не смотреть на то, что их точно возбудит. Иногда они даже остаются верны этим решениям. И хотя индюки тоже в состоянии «принимать» нечто похожее на такие решения (индюк, за которым гонится человек с ружьем, скорее всего, решит, что сейчас не время для романтики), совершенно очевидно, что сложность и тонкость альтернатив, доступных людям, не имеют аналогов в животном царстве. То же относится и к нашему обдуманному стремлению к долгосрочным целям.

Вышеизложенное выглядит очень логично, и в каком-то смысле так и есть. Однако это вовсе не значит, что оно не отвечает дарвинистским интересам. Обывателю может показаться естественным то, что эволюция рефлексивного, самосознающего мозга освобождает нас от диктата эволюционного прошлого. Для биолога-эволюциониста же очевидным является прямо противоположное: человеческий мозг эволюционировал не для того, чтобы спасти нас от мандата выживать и размножаться, а для того, чтобы следовать ему более эффективно, более гибко; по мере нашего превращения из вида, самцы которого силой овладевают самками, в вид, самцы которого шепчут самкам приятные глупости, это шептание будет подчиняться той же логике, что и насилие – ведь это способ манипулирования самкой в интересах самца, и его форма отвечает данной функции. Базовые эманации естественного отбора преломляются от более старых, глубинных частей нашего мозга в новую нервную ткань. На самом деле эта новая ткань никогда бы не возникла, если бы она противоречила основным принципам естественного отбора.