— Ты куда, пацан? Ты чего удумал? — разорялся сзади жиряй.
— Ты- суперлига, ты круче всех, — прошептал я и…
Спрыгнул. Лодыжка взорвалась болью. Я покатился по асфальту, матюгаясь сразу на трех языках. Вот непруха-то! Неужели сломал? Кое-как поднялся, игнорируя брызнувшие из глаз слезы. Запрыгал прочь от стены. Стоило наступить на правую ногу, как ее будто ножом пронзало, и в черепе вспыхивали фейерверки. Сзади послышался лай — как-то слишком близко. Я обернулся. Блин, как псина сюда пробралась? Овчарка неслась ко мне огромными скачками, роняя на асфальт слюну, смешанную с пеной. Все, пипец тебе, Женька!
Я выставил перед собой единственное свое оружие — баллончик с краской. Чудовище по имени Пророк взвилось в воздух, и я нажал на курок… в смысле, на колпачок. Алая струя ударила в оскаленную морду. Псина взвизгнула, жмуря глаза, но ее было уже не остановить. Мохнатые лапы ударили меня в грудь. Я грохнулся на спину, собачьи челюсти сомкнулись на руке, сжимающей банку. Я заорал. Раздался хлопок, будто кто-то лопнул воздушный шарик — это зубы Пророка прокусили баллон. Краска под давлением ударила через дыру, я едва успел отдернуть голову. Тугая струя оросила мне грудь, а зверюге — шерсть. Очевидно, часть вонючей жидкости попала собаке в рот. Пес отскочил, испуганно скуля, и принялся кататься по асфальту, раздирая морду лапами и оставляя повсюду алые пятна.
— Что ты сделал с Пророком, урод?! — охранник наконец дотрусил до места происшествия, взмокший и такой красный, будто его вот-вот кондратий хватит. Бухнулся на колени перед овчаром, запустил пальцы в слипшуюся сосульками шерсть. — Куда он тебя, мой маленький? Куда он тебя пырнул?
Вот дебил! Совсем мозги жиром заплыли, краску от крови не отличает. Кровь-то — она у меня вон из руки хлещет, там где "маленький" ее прокомпостировал. О чем я толстому и сообщил. Популярности мне это не прибавило.
— За издевательство над животным тебе отдельно вкатают, — просипел охранник сквозь одышку. — Сейчас позвоню в полицию, а ты дрыгнись только — Пророк в тебе еще дыр наделает.
Я лежал тихо и слушал, как жиртрест разговаривает с панцирями. А что мне еще оставалось делать? Охранник брызгал слюной в трубку, на лысине у него выступили крупные капли пота:
— Как это — через час? А мне что с ним целый час делать? Запереть? Куда запереть? Мне Пророка к ветеринару надо… Кто Пророк? Собака. Служебная. Да клал я на ваше ограбление! Если Пророк сдохнет, я вас по судам затаскаю.
Жиртрест с такой силой сунул телефон в карман, что ткань треснула. Повернулся ко мне — злющий, чуть дым из ноздрей не валит.
— Вставай, сопляк!
Я затряс головой:
— Мне ногу больно. И руку. И вообще, мне еще пятнадцати нету, так что запирать меня нельзя.
Толстопузый только прорычал что-то нечленораздельное, затряс подбородками и уцепил меня за шиворот.
Минут за пять я дохромал до офисных помещений. Пророк трусил рядом, злобно ворча и косясь на меня единственным не слипшимся от краски глазом. Внутри охранник велел мне держать руки по швам, чтобы я ничего не заляпал. Открыл неприметную дверь с надписью "Подсобное помещение" и втолкнул меня внутрь. Замок щелкнул, и я остался один среди полок с туалетной бумагой, моющими средствами и половыми тряпками. Вот тебе и суперлига. Я в бешенстве вмазал здоровым кулаком в запертую дверь. На белой панели остался смазанный красный отпечаток.
Темная сторона
— Черт, ну и свинство! — блондинка в полицейской форме стояла в дверях подсобки, окидывая презрительным взглядом разоренное помещение и мою помятую фигуру. — А воняет! — она сморщила аккуратный носик. Выглядела панцирша зачотно. Если бы не ладонь на рукояти дубинки, я бы даже сказал сексуально — буфера так и рвались наружу из-под форменной куртки.
Внутрь просунулась голова напарника — мужика постарше с ершиком седеющих волос и печальной усталостью в глазах с опущенными книзу уголками.
— Эй, что ты с мальчишкой сделал? — повернулся он вглубь офиса.
— Я?! Ничего, — послышалось тяжелое топанье и мясистый череп жиробасины протиснулся между кепи полицейских. — Иисусе! — вместе с подбородками затряслись и слюнявые губы. Да, Виннипух, я в твоем домике без дела не сидел! — Ах ты ж дерьмо перкское
[6], ты у меня тут языком все вылизывать будешь!
— Простите, что вы сказали? — напрягся седой.
Жирный сдулся не сразу, похлопал голыми веками, пока до него дошло:
— Я?! Ничего.
— Вот и я ничего не слышала, — подтвердила блондинка. — Успокойся, Томас. Это краска. Сам понюхай.
Седой засопел длинным носом. И тут на сцену выступил я:
— Да, краска. Этот садист меня поймал, когда я граффити рисовал. Облил из баллона, избил, собаку свою натравил. Вот, — я сунул под нос панцирям прокушенную руку, кое-как обмотанную туалетной бумагой. — Расист гребаный!
Томас засопел громче, аж крылья длинного носа раздулись; засверлил жиртреста взглядом инквизитора.
— Д-да врет он безбожно, — запинаясь, промямлил толстяк. — Он сам Пророку в морду брызнул. Может, пес теперь сдохнет от отравления. А ведь он — хорошая собака, просто работу свою выполнял! Слушайте, этих малолеток тут целая шайка была.
Значит, разглядел-таки, гад!
— Этот вот, самый мелкий, через забор полез, а остальные с той стороны его подзадоривали. Банда у них настоящая пер… эмигрантская, — поправился жиряй.
Седой перевел на меня задумчивый взгляд:
— Он что, украл что-нибудь?
— Н-нет, — тряхнул щеками охранник. — У нас не украл. Зато вот на соседней стройке постоянно то материалы, то инструменты прут. Точно, они!
— Ничего мы не крали! — возмутился я и тут же прикусил язык, да поздно было.
— Лассе, кого ты слушаешь, — раздраженно фыркнула блондинка. — Я этого пацанчика теперь вспомнила. Месяца три назад мы его с дружками у соседней школы паковали. Накуренные были в слюни.
Странно, а я ее чего-то совсем не помню. Даже буфера. Здорово, видать, меня тогда по первому разу пришвартовало.
— Ладно, мы его забираем, — решил Лассе, который по ходу был в связке плохой-хороший коп главным.
— А кто тут прибирать будет? — пискнул жиробасина, обводя пухлой лапой апокалипсис в подсобке. Ну да, я чуть психанул, когда не нашел на полках растворителя. А ты думаешь, приятно, когда краска тебе в трусы затекает и жопа слипается?
— Вот он и будет, на общественных работах, — ухмыльнулась блондинка. У, гестаповка!