Времетрясение - читать онлайн книгу. Автор: Курт Воннегут cтр.№ 39

Авраам Линкольн Пембрук не знал, чьим сыном он был на самом деле. В 1899 году он основал фабрику Индиан Хед Миллс, которая была крупнейшей текстильной фабрикой в Новой Англии, пока в 1947 году Авраам Линкольн Пембрук Третий не объявил локаут своим бастующим рабочим и не перенес фабрику в Северную Каролину. Впоследствии Авраам Линкольн Пембрук Четвертый продал ее международному концерну, который перенес фабрику в Индонезию. Сам Авраам Линкольн Пембрук Четвертый умер от пьянства.

Ни один не стал актером. Ни один не стал убийцей. И уши у всех были круглые.

Перед тем как покинуть город Пембрук и уехать в Северную Каролину, Авраам Линкольн Пембрук Третий сделал так, что залетела незамужняя афроамериканка Розмари Смит, работавшая у него прислугой. Он сполна заплатил ей за молчание. Когда у нее родился сын по имени Фрэнк Смит, его настоящий отец уже был далеко.

А теперь держитесь!

У Фрэнка Смита были заостренные уши! Фрэнк Смит стал одним из величайших актеров в истории любительских театров! Он был наполовину черным, наполовину – белым, ростом всего пять футов десять дюймов. Но летом 2001 года он играл главную роль в удивительно хорошем дневном спектакле Пембрукского клуба маски и парика под названием «Эйб Линкольн в Иллинойсе». Сценарий написал Роберт И. Шервуд. Звуковые эффекты делал Килгор Траут!

После представления труппа отправилась на пикник. Его устроили на берегу недалеко от дома престарелых писателей под названием Занаду. Словно в последней сцене «Восемь с половиной», фильма Федерико Феллини, там собрались все-все. Не все присутствовали лично, но каждому нашелся двойник. Моника Пеппер была похожа на мою сестру Элли. Булочник, которому платили за устройство таких летних пикников, был похож на моего покойного издателя Сеймура Лоуренса (1926–1993), который заставил читателя вспомнить обо мне, опубликовав «Бойню номер пять», а затем переиздав под своим крылом все мои более ранние книги.

Килгор Траут был похож на моего отца.

В пьесе был один-единственный звуковой эффект. Его нужно было сделать в последний момент последнего акта пьесы. Траут называл пьесы «искусственными катаклизмами». У Траута был ископаемый паровой гудок с фабрики Индиан Хед Миллс. Водопроводчик, член клуба, очень похожий на моего брата, привинтил радостно-печальный гудок к баллону со сжатым воздухом, заполненному наполовину. «Радостно-печальный» – таким был и Траут в то утро.

Естественно, было много членов клуба, не занятых в пьесе «Эйб Линкольн в Иллинойсе», кто с удовольствием нажал бы на эту огромную медную дуру. Все очень захотели это сделать, как только увидели ее, а потом вдобавок услышали, как она ревет. Это водопроводчик нажал на гудок на репетиции. Но больше всего члены клуба хотели, чтобы Траут почувствовал, что у него наконец есть дом, что он – важный член большой семьи.

Не только члены клуба, домашняя прислуга в Занаду, члены обществ анонимных алкоголиков и анонимных игроков, которые пришли в Занаду на танцы, несчастные женщины и дети и старики, нашедшие в Занаду приют, были благодарны ему за его мантру, которая излечивала и вселяла бодрость духа, которая заставляла забыть о плохих временах: «Ты был болен, но теперь ты снова и порядке, и надо столько сделать». Весь мир был ему благодарен.

Чтобы Траут не пропустил момент, когда надо нажать на гудок – а этого он очень боялся, ведь тогда он испортит праздник своей семье, – водопроводчик, похожий на моего брата, стоял за спиной Траута и держал руки у него на плечах. Он мягко нажмет на плечи, когда придет время Трауту совершить свой дебют в шоу-бизнесе.

Последняя сцена пьесы происходила на задворках железнодорожной станции в Спрингфилде, штат Иллинойс. Было 11 февраля 1861 года. Авраам Линкольн, которого в этот раз играл праправнук Джона Уилкса Бута полуафро-американского происхождения, только что был избран президентом Соединенных Штатов. Для США наступал самый темный час их истории. Авраам Линкольн должен был отправиться по железной дороге из своего родного города в Вашингтон, округ Колумбия, да поможет ему Бог.

Он произнес слова, которые Линкольн и в самом деле произнес: «Никто из вас – ибо никто из вас не был на моем месте – не может почувствовать, как печально мне расставаться с вами. Я всем обязан этому месту и вашей доброте, люди мои. Я прожил здесь четверть века, из юноши стал пожилым человеком. Здесь родились мои дети, и один из них здесь похоронен. Теперь я уезжаю, и не знаю, когда вернусь, и вернусь ли вообще.

Меня избрали на пост президента в то время, когда одиннадцать штатов нашего государства объявили о своем намерении отделиться, когда угрозы начать войну становятся яростнее день ото дня.

Я принимаю на себя тяжкий груз ответственности. Я хотел к этому подготовиться, и потому пытался узнать, в чем состоит тот великий принцип или идеал, который удерживал наши штаты вместе так долго? И я верю в то, что этот принцип – не просто желание колоний отделиться от родины, но тот дух Декларации Независимости, что дает свободу людям этой страны и надежду всему миру. Этот дух был воплощением древней мечты, которую люди пронесли сквозь века. Люди мечтали, им снилось, как однажды они сбросят свои цепи и обретут свободу, и станут братьями. Мы добились демократии, и теперь вопрос в том, сумеет ли она выжить.

Возможно, настал ужасный день, когда сон закончился, и нам следует проснуться. Если это так, то я боюсь, что больше никогда мы не увидим этот сон. Я не могу поверить в то, что когда-нибудь у людей снова появится возможность, которая была у нас, когда мы принимали Декларацию Независимости. Возможно, нам следует согласиться и признать, что наши идеалы свободы и равенства устарели, что они обречены. Я слышал, что один восточный правитель приказал мудрецам придумать ему слова, которые были бы истинны всегда, во все времена. Мудрецы сказали ему, что это такие слова: „И это тоже пройдет“.

В наше горькое время эта мысль – „и это тоже пройдет“ – помогает пережить страдания. Но все же – давайте верить, что это ложь! Давайте жить и доказывать, что мы можем возделывать природу вокруг нас, и тот мир мысли и этики, который находится внутри нас, что мы можем обеспечить процветание отдельной личности, всего общества и государства. Наш путь лежит вперед, и пока Земля вертится, да будет так…

Я отдаю вас в руки Всевышнего и надеюсь, что в своих молитвах вы будете меня вспоминать… Прощайте, друзья и сограждане».

Актер, игравший роль Каванага, офицера, сказал: «Пора отправляться, господин президент. Садитесь в вагон».

Линкольн садится в поезд, а толпа в это время поет «Тело Джона Брауна».

Другой актер, игравший кондуктора, поднял свой фонарь.

Вот в этот момент Траут должен был нажать на гудок, и он это сделал.

Когда опустился занавес, за сценой кто-то всхлипнул. Этого не было в пьесе. Это был экспромт. Это было красиво. Это всхлипнул Килгор Траут.

Все наши слова на пикнике на берегу поначалу были нерешительными, извиняющимися, как будто английский язык не был нашим родным. Мы оплакивали не только Линкольна, мы оплакивали кончину американского красноречия.