Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт - читать онлайн книгу. Автор: Рассел Хобан cтр.№ 31

– Почему остановились? – спросил констебль.

– Необычайное дело, – ответил водитель. – Моя нога как-то соскользнула с педали газа и нажала на тормоз. Сам не знаю, как это случилось.

– Что вы увидели перед собой, когда остановились? – спросил констебль.

– Вообще ничего.

Констебль вернулся ко второй машине.

– Что вы видели? – спросил он.

– Только то, что машина, шедшая передо мной, остановилась так внезапно, что я не успел затормозить, – ответил водитель.

– Больше ничего? – спросил констебль.

– Вообще нет, – сказал водитель.

Констебль записал их имена, адреса и номера машин, и они медленно уехали.

Послышался многоголосый рев: это на высокой скорости подлетели и дали по тормозам пожарная помпа, «скорая помощь», пожарная машина и полицейский патруль, все с включенными мигалками. Из полицейской машины вышли вооруженные люди.

– Где тигр? – спросили пожарные и полицейские в один голос.

– Какой тигр? – переспросил констебль.

– Я косо смотрю на розыгрыши, Филлипс, – произнес суперинтендант полиции. – Вы потребовали пожарную машину, крепкую сеть, «скорую помощь» и людей из зоопарка с клеткой. Вот они все. – Тут подъехал фургон из зоопарка. – Ну и где же этот ваш крупный хищник, или тигр, или кто там еще?

– Вас, должно быть, этот тип разыграл, пока я лежал без сознания, – сказал констебль. – Я пытался разнять драку этой парочки и так сильно приложился головой об угол будки, что на короткое время совершенно потерял сознание.

– Значит, это вы все это вызвали, выдавая себя за констебля? – спросил суперинтендант Яхин-Боаза.

– Не знаю, – ответил Яхин-Боаз. – Мне как-то смутно. – Он ощущал слабость. Сняв куртку, он обмотал ею свою руку, и теперь куртка вся намокла от крови.

– Что стряслось с его рукой? – спросил суперинтендант у констебля.

– Зубцы на ограде, – сказал Яхин-Боаз.

– У нее был нож, – доложил констебль. – Лучше отдайте его мне, сударыня.

Гретель отдала ему нож. Крови на нем уже не было.

– Вы берете их под стражу? – спросил суперинтендант.

– Наверное, – отвечал констебль, – состояние умственных способностей этих людей таково, что они представляют собой опасность и для себя, и для других, так что лучше нам сдать их под наблюдение согласно Акту об умственном здоровье.

К Яхин-Боазу подошел один из приехавших работников зоопарка. Он был маленький и темный, постоянно озирался по сторонам и словно к чему-то принюхивался.

– Мне, наверное, нельзя будет взглянуть на руку этого господина? – спросил он.

Констебль размотал окровавленную куртку с руки ЯхинБоаза, слущил окровавленный драный рукав рубашки.

– Да, и впрямь, – сказал человек из зоопарка ЯхинБоазу. – Очень умственное. Как вас угораздило получить эти конкретные следы зубов?

– Зубцы на ограде, – ответил Яхин-Боаз.

– Нож, – произнес констебль. – К тому ж она могла мужчину в драке укусить.

– Просто тигрица, – сказал с улыбкой человек из зоопарка, показывая зубы и принюхиваясь.

Уже совсем настало утро. Небо посветлело так, каким в тот день и будет. Облака над рекой обещали дождь, вода под мостами текла темно и густо. На набережной суетились машины, велосипедисты и пешеходы. Пожарная помпа, завывая сиреной и сверкая мигалками, уехала обратно в часть. За ней последовала «скорая помощь», тоже с сиреной и мигалками, забрав Яхин-Боаза, Гретель и констебля. Замыкала процессию полицейская машина.

На месте стоял лишь фургон из зоопарка, покуда темный человечек обходил со всех сторон телефонную будку, взад и вперед ходил перед статуей человека, лишившегося головы за какое-то представление о правде, бродил по мостовой вдоль набережной. Он ничего не нашел.

Миром, похоже, владело франкмасонство бензоколонок, чудовищных цистерн и вышек, абстрактных конструкций нечеловеческих происхождения или цели. В вышине гудели провода, громадные стальные ноги недвижно вышагивали по устрашенным пейзажам мимо стогов, немых слепых сараев, телег, гниющих возле навозных куч на колдобинах по пути к уединенью, где бурое жилье горбилось плечами из-под земли. Мы давно это знаем, говорили лачуги с травой на крышах. Холмы высились и низились, молчаньем паслись коровы, козьи глаза глядели гадальными камешками. Через крыши и стога, поверх камня и дерева поселков и городов сигналами крепких грубых красок перемигивались непонятные имена и знаки. Плоть и кровь тщетно пытались договориться голосками дыханья, ноги спешили, волочились, нажимали на педали. Минуемые на дороге лица задавали вопросы без ответа. Ты! – восклицали лица. – Нам!

Бензоколонки, заграбаставшие весь мир, взывали к своим собратьям-чудищам. Огоньками сверкали дальние вышки. Бензоколонки продолжали притворяться и заправлять машины и грузовики, поддерживать вымысел о том, что дороги – для людей. По милям мира без усилий ползли обширные трубы. Громадные вентили регулировали поток. В море вспыхивали огни. В самолетах играла музыка. Никогда не именовала музыка трубы и бензоколонки, громадный стальной скрад, что хохотал шагавшими ногами. Бог – с нами, говорили вентили и вышки. С нами, говорили камни. По дорогам двигались машины.

Боаз-Яхин чувствовал, как из-под него раскручиваются мили. У его ноги была теплая нога Майны. Ногу ее тоже звали Майной, как теперь и всю остальную ее. После ночей в ее каюте ее нектость себя в нем утвердила.

Слова приходили ему в голову незванно, не встречая сопротивления. Они были там, как запах, что несет с собой воспоминание, или перемена в температуре воздуха: отец должен жить, дабы отец мог умереть. Боаз-Яхин внутренне застонал. Утомительные инверсии кувыркались у него в мозгу. Обретенное и потерянное, всегда и никогда, все и ничего. Откуда явились эти новые слова? Что от него нужно? Что делать ему с подобным?

Уже не такие тонкие, как воздух, а словно закованные в доспехи, неумолимые, холодные от ночного ветра трудно истоптанной дороги, варварские от дикого неведомого смысла, какому бесполезно сопротивляться: отец должен жить, дабы отец мог умереть. Скорее! Что скорее? В Боаз-Яхине, как языки пламени, вздымались жаркие волны раздражения. Он потел, невежественный и встревоженный.

– Миром владеют бензоколонки, – говорила Майна. – Цистерны и вышки сигнализируют друг дружке крепкими грубыми красками. У коз глаза – как гадальные камешки.

– Это очень точно подмечено, – произнес ее отец. – Так и есть. Урим и туммим ^[6].