– Нет, не дочитал.
– Ну, так могу тебе кое-что сообщить. В конце Ундинин возлюбленный рыцарь Ганс (помнишь?) умирает.
– Отлично.
– А Ундина забывает все, что с ней происходило на суше, и возвращается под воду.
– Отлично.
– Навсегда.
– Отлично.
Это слово «отлично» повисло между нами в ночи, словно вторая – горькая – Луна.
– Собственно, зачем ты вообще взял читать «Ундину»? – спросила я.
Он пожал плечами:
– Попалась мне на глаза.
Перри снова улегся, положив скрещенные руки под голову. К этому времени уверенности у меня прибавилось, а чувства неловкости – убавилось, однако он по-прежнему не источал дружелюбия.
– Знаешь, – сообщила я, – я уже вторую ночь на этой неделе провожу за разговором.
– Правда?
– Чистая правда. А тебе смертельно хочется узнать, с кем я беседовала в первый раз, правда?
– Умираю, как хочу.
Я рассказала ему про цереус и описала сцену на заднем дворе у Бетти Лу.
– Между прочим, Бетти Лу – та самая женщина, у которой ты тогда свистнул пончики. И за тобой погналась Эльвина.
– Кто?
– Эльвина Клеко. Девочка, которая вылила на тебя ведро воды у бассейна.
– А, та, с ногтем.
– Точно. Она говорит, ты заходишь к Марджи.
– Случается.
– Пончики тибрить? – Я удивилась своей дерзости.
– Эльвина сама мне их дает.
– По-моему, она в тебя втюрилась.
– А то.
– Вот именно.
– Но она еще кроха.
– Эта кроха подрастает.
– Она пацанка. Парень в юбке.
– Пацанка, которая превращается в девушку. Вот смотри, – я принялась загибать пальцы, – она задаром дает тебе пончики. Она вылила на тебя полное ведро воды. Преследовала тебя через полгорода. Это, дорогой Перри, – я разогнула одну ногу и легонько ткнула его носком в колено, – не что иное, как любовь.
И я быстро убрала ногу, ощутив радость и облегчение от того, что он ее не оттолкнул.
– Эльвина рассказывала мне про исправительный лагерь, – продолжила я и подняла на парня глаза. – Ничего, что я теперь об этом знаю?
Он пожал плечами:
– Все об этом знают.
Глаза его сверкали в лунном свете. Я придвинулась еще ближе и взглянула в звездное небо:
– Не знаю, что еще спросить.
– Ну, например: «За что тебя туда упекли?»
– За что тебя туда упекли?
– За воровство.
Я не могла не рассмеяться.
– И как видно, навсегда отбили у тебя охоту к кражам, да?
– Пытались.
– Тяжко было?
– Что именно?
– В лагере. Тяжко тебе там пришлось?
– Ну да. В четыре утра подъем. Кросс на восемь километров… «Так точно»… «Никак нет»… Стирка и сушка носков. Уроки. Маршировка. Строй по стойке смирно…
– И сколько это продолжалось? Год?
– Ага.
– И все равно ты воруешь.
Он плюнул через край крыши.
– Ага.
Не следовало, наверное, его провоцировать, но я не могла сдержаться.
– Это как с той книгой в библиотеке, да? Если что-то оказывается у тебя перед глазами, надо хватать? Книгу. Пончик. Яблоко в карамели. Лимон. Да что угодно.
Перри засопел:
– Добровольно никто не отдаст.
– А ты не боишься, что тебя снова поймают? И отправят обратно в лагерь?
– Не-а.
– Может, тебе стоит подыскать работу? Заработаешь денег. И тогда сможешь – страшно подумать – платить за то, что берешь.
– Денег у меня полно. Предпочитаю красть.
Надо бы сменить тему.
– На Каплеваль пойдешь?
– Ты уже спрашивала.
– Забыла, что ты ответил.
– Подумаю.
– А вот мне думать не приходится. Пуся, если придется, меня силой потащит. А в конкурсе на самый страшный костюм будешь участвовать?
– Вряд ли.
– Пуся нарядится в Каплю.
– Наверняка выиграет.
– А мне кем одеться, как ты думаешь?
– Самой собой.
– Я же не страшная.
– Не скажи.
У него на лице не появилось и тени улыбки, зато я отсмеялась за двоих.
– Еще я медитирую, – сообщила я.
– А я нет, – сказал он.
– Разумеется, нет. Ты, вообще, к самокопанию не склонен, верно?
– Не-а.
– Боишься оставаться наедине с собой?
– Аж дрожу.
– Ты такой уверенный в себе. Все уже постиг, познал, да?
– Угу.
– Устал от моих вопросов?
– Не особо.
– Я слишком много болтаю?
– По мне, так не слишком.
– Правда?
– Мне нравится, когда люди много болтают. Я-то так не умею.
– Ну, раз так, – я всплеснула руками, – я девчонка как раз для тебя.
И зачем я это сказала?
Перри вытаращил глаза и уставился на меня так, словно (или мне показалось?) увидел в первый раз. А я ощутила какое-то парение, будто улетевший в небо воздушный шарик. Надо бы вернуться на землю.
– Теперь ты меня о чем-нибудь спроси, – предложила я.
– А?
– А то я спрашиваю да спрашиваю. Теперь ты задай мне вопрос.
Он снова закрыл глаза.
– Кто там тебя бросил?
Ого-го.
– Бросил?
– Да. Кто это был?
– Кто тебе это сказал?
– Твоя подруга Пуцца.
– Пуся.
– Ну, Пуся. Тогда, в тот день.
– Я думала, вы о лимонаде говорили, а не обо мне сплетничали.
– Ну, она мне только это и сказала. Что тебя бросил твой парень.
В его устах «твой парень» прозвучало так, что мне почему-то стало и грустно, и приятно одновременно.
– Ну, это не совсем верно, – поправила я.
– А как верно?
Этого вопроса я и боялась. Черт меня дернул предложить ему «спрашивать». Проклятый длинный язык.