Я пинком отбрасываю тарелки с едой в сторону, прохожусь вдоль стены и срываю красные и зеленые украшения, которые наклеивала с праздничным настроением и любовью. Я чувствую себя так, будто разрываю собственное сердце.
Гарри следит за мной, словно ожидая, когда я отвлекусь и он сможет вырваться отсюда. Я прижимаюсь вплотную к стене и стаскиваю омелу c потолка, срывая ее листья и белые ягоды. По частям.
– Правда в том, Гарри, что я почувствовала нечто странное в твоей реакции тем вечером, когда рассказала тебе об ошибке. Мой разум знал это, но сердце не хотело верить. Так что я позволила тебе сорваться с крючка. Я всегда тебе это позволяла. Ты наверняка думаешь, что я круглая дура. И я не могу тебя за это винить. Потому что я вела себя как идиотка. Та, которая любит тебя. И я думала, что ты любишь меня.
– Я люблю тебя.
– Как ты можешь говорить так и при этом радостно разрывать меня на части? Что это за любовь такая?
Гнев придает мне силы. Это момент истины, и сейчас я не собираюсь тратить его впустую.
– Я всегда верила, что мы должны быть вместе, и когда ты вернулся благодаря моему письму, я решила, что это судьба. Что ты останешься со мной до конца. И ты скормил мне эту новую большую ложь насчет Мелиссы. И опять я тебе поверила. Но мы вовсе не были судьбой друг для друга. Никогда! Верно? Ты просто проводил со мной время. Мы разговаривали в основном о тебе и твоих героических поездках. Всегда о тебе. Ты самовлюбленный нарциссичный иллюзионист, а я влюбилась просто в прелестный дым и зеркала.
– Погоди минуту! Ты хотела меня! Ты нуждалась во мне!
– Забудь об этом. Да, я была взволнована от того, что ты хотел остаться со мной. Да, я действительно желала, чтобы ты держал меня за руку. Я просто была испугана. И может, если бы я умерла, ты бы предстал мучеником, этаким рыцарем в сияющих доспехах, сделавшим конец моей жизни достойным. Но я не умерла, верно? Ты просчитался. Вот почему я не вижу ничего хорошего в твоих намерениях. На самом деле ты стал мне противен.
Гарри складывает руки на груди и усмехается, сверкая раздражающе-белыми винирами.
– Ну, тогда все в порядке, да? – кричит он. – Потому что теперь нам больше не нужно притворяться друг перед другом. Тебе не надо притворяться, что ты умираешь, а мне – что я люблю тебя.
– ЧТО? – Я чувствую, как мое дыхание учащается, а сердце колотится так быстро, словно собирается выскочить из груди. Я подхожу ближе к Гарри. Мне необходимо взглянуть в его глаза. – Ты думаешь, я притворялась?
Он в свою очередь смотрит на меня.
– А что же еще? Никто не совершает таких ошибок. Ты сделала это лишь для того, чтобы вернуть меня в свою постель. Думала, что сможешь удержать меня там, когда поймаешь на крючок. Ты хотела простого секса.
Я разражаюсь смехом:
– Ты рехнулся? Ты думаешь, я настолько отчаялась?
– Давай, отрицай.
– Да пошел ты, Гарри! Не льсти себе. Возвращайся к Мелиссе. Вы двое стоите друг друга. Вы можете наслаждаться, глядя в зеркало вместе и восхищаясь тем, как вы оба чудесны.
Гарри снова поднимается, так резво, что я ощущаю движение воздуха между нами.
– Знаешь что? Это именно то, что я собираюсь сделать.
Я шагаю назад.
– Прекрасно! И забери свой подарок. Жаль, что он доставил тебе много хлопот. А заодно можешь захватить и это, – я наклоняюсь и хватаю миску с колбасками. – Вот! – Я швыряю их в его лицо. И сразу ощущаю удовольствие от выплеска адреналина. Это меня подбадривает. – А вот и приправы к блюду! – Я хватаю тарелку с острым томатным соусом и бросаю прямо в его фальшивые белые зубы. – И никакого двойного дна. Теперь я знаю, какой ты!
Он неуклюже пригибается, так что миска отскакивает от его макушки и переворачивается. Соус течет по его лицу, попадая в глаза и на плечи. Гарри становится похож на фонтан крови, отплевываясь и пытаясь отряхнуться.
– Это чертовски жжет, тупая ты стерва. А это джемпер «Прада»!
– Ха! Ну извини.
Гарри протирает глаза.
– Только посмотри! – Он трясет «окровавленной» подарочной коробочкой. – Это был знак моей щедрости. Но ты бы все равно не поняла, верно?
Я бросаюсь к елке, гирлянда на которой все еще светится праздничной радостью, вне зависимости от развернувшегося сражения, хватаю его завернутый джемпер с рождественским пудингом и прижимаю к груди, будто Гарри может попытаться силой его отобрать.
– О нет! Ну, теперь и ты тоже никогда не узнаешь степень моей щедрости.
– Прекрасно, – заявляет Гарри, стряхивая соус с груди. – Просто прекрасно. – Он берет обе бутылки просекко и запихивает обратно в свою сумку. – А это я заберу домой для Мелиссы. Хотя нет, оставлю одну тебе! Тебе наверняка нравится пить в одиночестве. Ты должна бы уже наловчиться в этом деле.
– Ну-ну, – усмехаюсь я. – Ты можешь быть настоящей маленькой сучкой, когда показываешь свое истинное лицо, да? – Я уже дохожу до точки кипения. – Но забери это. Спасибо за щедрость, однако вино мне не понадобится. Хочешь узнать, почему? – Теперь мне безразличны его чувства.
Гарри смотрит на меня набычившись – его лицо красное и свирепое.
– Знаешь что, Дженнифер Коул, мне плевать!
– Ладно, Ретт Батлер, я все равно тебе расскажу… – Я бросаю сверток с джемпером обратно к елке. Ее мерцающие ветви качаются.
Я подбочениваюсь, выдерживая эффектную паузу.
– Я беременна!
Его глаза чуть не вылезают из орбит. Он потирает их и стонет от боли.
– Ты ЧТО?!
Я улыбаюсь – эта откровенность приносит мне большее удовлетворение, чем я могла бы надеяться.
– Я жду ребенка.
Гарри насмешливо фыркает:
– Ну, он никак не может быть моим.
Я молча гляжу на него.
Он закатывает глаза:
– Повторяю. Ни хрена он не мой!
У него из ушей того и гляди повалит пар.
Я бросаю на него презрительный взгляд:
– А я разве сказала, что он твой?
На его лице замешательство, он открывает рот, затем закрывает. И наконец кричит:
– Значит, не мой?
Я перевожу взгляд на свои руки и принимаюсь безмятежно рассматривать пальцы.
– Тогда чей?
– Не думаю, что ты вправе задавать мне этот вопрос.
– Господи, ну ты и овца!
Я гляжу на него:
– А ты нет? Ты, значит, все правильно сделал?
Гарри пожимает плечами.
– Что ж, Мистер Ошибка, я бы хотела, чтобы вы ушли.
– Тебе нет нужды просить, – фыркает он. – Я ухожу. – Гарри принимает гордый вид и поднимает сумку. – Вот уж точно «Хо-хо-хо», – добавляет он в последней вспышке остроумия.