По велению Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Николай Лугинов cтр.№ 277

Чюйэ, с детства привыкшая к раздражению дяди при разговорах о войне, не обращала на это внимания. А тот все твердит, не унимается:

– Когда же придет конец этой войне?! Неужели бесконечно ей тянуться? Давно уж имеем столько земель, что такому небольшому народу, как мы, хватит за глаза. Кочуй поочередно по свободным местам – на старую кочевку двадцать лет не попадешь… Но все они не могут насытиться… Хан этот наш – он вообще о чем-нибудь думает или нет?! Видно, так и будет переть вперед, пока его науськивают такие же выжившие из ума старики, как мой отец. И кто знает, чем еще обернется эта война?

– А разве хорошо будет, если враг сюда нагрянет? – подзуживает иногда Чюйэ дядю.

– Да кто позарится на наши убогие земли? Какой сумасшедший народ станет пересекать песчаные пустыни, чтобы завоевать пустую степь, что им тут делать? За многие века никто, кроме нас, что-то не захотел тут поселиться – а сейчас захотят?! Да у нас уже и врагов-то не осталось…

* * *

Чюйэ каждый день гадала-прикидывала, когда же может приехать муж.

И однажды утром, увидев движущийся к ним с западной стороны конный отряд, она насторожилась, сердце отчего-то замерло тревожно: почему их так много?.. Дабан не стал бы собирать себе большую свиту. А когда монгольские всадники подъехали ближе, она увидела их суровые, насупленные лица. Ее узнали сразу, поприветствовали почтительно, но почему-то никто не смотрит ей в лицо, в глаза… Почему? Что случилось?.. И где же среди них Дабан? Почему его не видно?..

Молча подвели к сурту двух лошадей без седоков, с золочеными седлами, через которые болтались пустые рукава боевых кольчуг из переплетенных железных колец. К лукам седел приторочены колчан и боевой лук, сабля, шлем с золотым ярлыком тойона-мэгэнэя, со знакомым пером на верхушке…

Когда погиб отец Чюйи, всё было вот так же… Тогда ей было ровно столько, сколько сейчас сыну, но до сих пор всё так и стоит перед глазами.

Закачавшуюся на ослабевших сразу ногах Чюйю поддержала старая невестка, обняла… Дядя Чилайин подхватил на руки выбежавшего из сурта маленького Чимбая, прижал к груди.

– О-о, горе!

– Горе… Какое горе!..

Старый Джаргытай, которому сам хан поручил довести до семьи печальную весть, что-то говорил, тряся бородой, но звуки его немощного голоса тонули в вечном перекатном грохоте реки Селенги.

И только когда высокий тойон-тюсюмэл шагнул вперед и развернул свиток бумаги, под его молодым сильным голосом, показалось, притихли несколько и река, и шумевший в осенних деревьях ветер, внимая человеческой воле:

– Я, Чингисхан народа монгольского, своим указом во исполнение его воли назначаю Чимбая, правнука почитаемого всеми нами Соргон-Суры, внука тойона тумэнэя Чимбая и сына тойона-илчи Дабана, правителем крепости Отрар. Я сказал, вы услышали!..

И река будто подхватила сурово-горестный отклик людей, а ветер понес его дальше по свистящим волнам старого ковыля:

– Ты сказал! Мы услышали…

В ту осень Селенга до самого позднего ледостава катилась и ворочала камни, как никогда полноводная, и все никак не хотела замерзать, не хотела успокоиться, как человеческое горе – полноводное не меньше её…

В начале же зимы новому правителю далекой провинции и крепости Отрар исполнилось пять лет.

Из почти пятисот человек – илчи, военной охраны и купцов – каким-то чудом уцелел лишь один Игидэй. Избежав расправы, с большим трудом выбрался из крепости, несколько раз чуть не попав в руки рыскавших везде конных разъездов и тайных засад, добрался до своих, сообщил страшную весть…

От ярости и горя туманился разум.

Такого вероломства никто, конечно, не ожидал: во всем известном человеческом мире, а в Степи особенно, издревле принято и строго соблюдается правило неприкосновенности илчи, прибывших из другой страны, их безопасности при всяких обстоятельствах, степенях вражды. Да, нарушения этой заповеди, понятной и знакомой всем, были всегда – но каждый такой из ряда вон выходящий случай неизменно и гневно осуждался всеми как святотатственный, не меньше, а имена виновников навсегда покрывались позором.

Даже правитель, ищущий предлога для развязывания войны, прежде чем совершить подобную подлость, должен был крепко задуматься: это ведь значило бы навеки запятнать собственную честь и честь своей страны. Очевиден здесь был явный расчет: убить близкого друга Хайырхана, не скрывавшего своей симпатии к монголам, чтобы тем самым удалить правителя провинции из крепости и запугать его недалеких подчиненных подложным фирманом султана. Несомненно, что и султан при ясном уме не мог издать подобный указ. Из этой беды мог извлечь выгоду лишь один человек – багдадский халиф Насир. И с какой простотой увенчались успехом его многолетние подлые старания поссорить, поставить друг против друга двух властелинов, натравить на своего врага третью, совсем не желающую этого силу…

Но какие бы ни находились объяснения происшедшему, они теперь уже не могли исправить положение. Свершилось наихудшее. Как ни противься этому, теперь война почти неизбежна.

* * *

Услышав ошеломляющую весть о трагедии, произошедшей в крепости Отрар, почти все высшие военачальники предложили сгоряча тут же походным маршем двинуться на султанские земли.

– Понятно, что сложно так быстро поднять большое и разбросанное войско на такой дальний поход, – негромко сказал Сюбетей, и не все его услышали. – В таком деле нельзя слишком спешить. Есть наш с Джэбэ тумэн, недавно вернувшийся из похода… И если хан поставит перед нами задачу, мы-то готовы двинуться в путь дней через десять. Так, Джэбэ?

– Так! Я считаю, что такое вероломство должно быть наказано сразу же. Если отправимся нынче весной, то еще до наступления летней жары успеем обойти весь Хорезм до последнего закоулка.

– Это вы с одним готовым тумэном – а как с подготовкой остальных, вы подумали? Как бы ни велика была ярость, нельзя такое великое дело решать сгоряча. Сперва нужно все подсчитать, обдумать, – сказал Джэлмэ.