По велению Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Николай Лугинов cтр.№ 156

– Не могут вместиться на протяжении пятисот кёс?

– Выходит, так.

– Они же оседлый народ? А для оседлых, не кочующих, подобно нам, людей много земли не требуется, – Соргон-Сура был глубоко задумчив. – Во сколько тогда раз их больше, чем нас?!

– Во множество раз! – Аргас вопрошающе посмотрел на Игидэя. – Может, более, чем в десять раз?

– Ну что ты-ы! – умилённо протянул Игидэй. – Более, чем в сто. Только в одной этой местности живет людей больше, чем всех монголов вместе взятых!

На этот раз Соргон-Сура ничем не выразил своего крайнего изумления. Молча выслушал, и до самой Ставки молча, словно оглушенный, сидел в седле, всё думая о чем-то..

Только вечером, после ужина, заговорил:

– Скажи-ка, – повернулся он к Аргасу. – Или я чего-то не понимаю, или вы не в своем уме?

– О чем ты, друг?

– Вот вы… – Соргон-Сура кончиком пальца ткнул Аргаса в грудь. – С чего это вы решили, что сможете завоевать столь многочисленный и великий народ? Какими силами, и каким таким умением? Численностью вы с ними тягаться и близко не можете, сноровка у них не хуже. Умом своим, распорядительностью? Это спрашиваю я, знающий вас прекрасно. И хотел бы выслушать твой ответ.

– Что я могу сказать? – Аргасу почему-то было весело. – Что могу знать я, старик, всю жизнь не слезающий с седла? Я плетень невысокий.

– Так я тебе и поверил, что ты ничего не знаешь, не слышишь и не понимаешь! Разве половина военачальников всего Ила не твои воспитанники?

– Так-то оно, так. Но я человек военный, прикажут встать – встаю, сесть велят – сажусь. Великий хан приказывает воевать – не размышляю.

– О, несчастные! Неужто вы в слепоте былых побед не способны себя трезво оценить? Не с нашим рылом Китай воевать!

Испугавшись неожиданной правой ярости старика, все молча опустили глаза.

Ярясь еще больше, и этим себя подзадоривая, Соргон-Сура продолжал:

– На что надеются, о чем только думают, добровольно лезут в пасть смерти!.. Хана, видите ли, они имеют непобедимого. Дурни! Да я-то хорошо помню, как ещё вчера ваш хан ходил с деревянным ярмом на шее, с головой в его дырке! Да и всех нас недавно еще никто за людей не считал, а уж в глазах китайцев-то мы вечно были не лучше скота!

Рядом с любопытством помалкивал купец. А вокруг сидели молодые воины.

– Ты прав, уважаемый Соргон-Сура, – Аргас не стал перечить старшему по возрасту, начал издалека. – Ты многое помнишь, немало повидал на своём веку. Но ведь и я не юноша. И я тоже часто думаю подобно тебе: жить бы тихо, мирно и вольно дышать на своей земле, не высовываясь, никому ничем не угрожая, не ввязываясь ни в какие войны. Но я не помню, чтобы рядом с нами жили мирные соседи. Нас всегда хотели захватить, поработить, истребить, уведя наших женщин и детей. Скажи мне, если бы в свое время мы побоялись одних, казавшихся более сильными, уступили другим, более многочисленным, если бы не бросались бесстрашно первыми в бой, то смогли бы сейчас у Великой стены распивать чай? Я помню, у тебя погиб любимый сын, герой и настоящий воин. Но если бы не такие, как он, если бы мы не рвались в бой, опережая противника, разве бы мы все не стали пищей степных стервятников?

– Это было в прошлом. Мы воевали с большими и сильными народами, но даже все вместе взятые – они не были Китаем! Сегодня разве мы не становимся на путь верной гибели, нападая на народ, в сотни раз превышающий нас численностью? – отвечал старец вопросом на вопрос.

– Может быть. Но другого пути для нас нет. Нет никакого сомнения в том, что стоит нам сложить руки, начнут наступать они. – Аргас продолжал, не повышая голоса. – Китай только снаружи кажется единым. А на самом деле, эту великую страну раздирают распри изнутри. Она раздроблена на десятки осколков, стремящихся к первенству, старающихся вытеснить друг друга, готовых растерзать друг друга за маленький лакомый кусочек. Страна почти столетие живет под гнетом джирдженей, которые не дают всем остальным поднять головы. Стоит нам нагрянуть со стороны, тут же развяжется узел многолетней вражды и ненависти. Большинство восстанет и пойдет с нами против ненавистных джирдженей.

– Кто знает, – размереннее заговорил старец. – Уж больно просто, по-твоему, выходит. А мне кажется, что у народа, сто лет находящего под гнетом, наверняка, воля подавлена давно: они пойдут за теми, кому привыкли подчиняться.

– Великий народ не приходит в упадок, даже когда кажется, что он сломлен. Разве есть еще где-то в мире столь же выносливые, терпеливые люди, как хани? Но стоит повеять вольному ветру, они тут же выпрямятся, поднимутся с колен.

– Ах да, как же это я не понял сразу, вы, оказывается, к своим седлам приторочили свободу для ханей? Ты, выходит, освободитель Китая? – Соргон-Сура опять закипятился.

– Да, и я тоже. – Аргас прямо посмотрел на старика.

– Смотри, не загордись. Там, у юрты, лужа сверкает. Выйди, внимательно всмотрись в свое лицо, с каким ты направляешься дать свободу Китаю. Когда возвеличишься, и в гордыне станешь забывать свое имя, посмотришь на себя вновь, и может, вспомнишь, зачем ты сюда пришёл.

* * *

Игидэй с большим интересом слушал этот непростой разговор. Сначала по сиротской доле, позже благодаря избранному делу ему довелось обойти и объехать немало земель, встретиться и познакомиться с огромным количеством людей, и уж, казалось бы, столько разных речей наслушаться, чтобы никогда уже ничему не удивляться. Но на этот раз какая-то странная тягучая тревога стала вселяться вовнутрь его и онемением пробегать по телу. Два близких ему немолодых человека беседовали непривычно откровенно. Запрета на подобные разговоры не было, но никто вслух не выражал тех мыслей, которые спокойно произносили Аргас и Соргон-Сура. Это могли подразумевать, об этом думалось. Но язык не шевелился заговорить: не перевелись люди, которым слаще сладкого передать услышанное верховным тойонам или приспешникам хана, преувеличивая всё во сто крат. А там пошло и пошло, так что до ушей правителей дойдет великой крамолой. А быть в опале, на худом счету никому не улыбается. Поэтому умные люди, пекущиеся о своем будущем, привыкли выражаться скупо, осторожно, укорачивая свой язык.

Купец даже поймал себя на том, что невольно тайком поглядывает по сторонам и чуть отстраняется от друзей, как бы показывая, что он к этому разговору отношения не имеет. Превозмогая себя, Игидэй усмехнулся: ведь беседовали почитаемые всеми монголами старейшины: что и кто им могут угрожать?

Вообще, людские раздоры имеют странную особенность рисовать мир иным, чем он оказывается на самом деле. Когда Игидэй скитался по чужбине, всегда с радостью и гордостью выслушивал вести о монголах. Их имя звучало грозно, а победы были громкими. Но приходил в знакомые монгольские земли, и видел ту же сирость, какая удручала его еще в детстве. Ровно то же самое случилось, когда он попытался вернуться на родную Селенгу. Ему помнился рокот стремительных волн реки с её бурлящей мутной водой, и рассказы повстречавшихся на путях-дорогах людей, которые бывали на Селенге, рисовали буйство жизни, редкие красоты природы. Всё это наращивало тоску, пока, наконец, влекомый мыслью о возвращении к подлинной, дарованной от роду жизни, он не напросился, не прибыл в родные пределы. Только тогда он понял, почему, восторгаясь, говорили: «Суровый край». Холодно, неприветливо. Одиноко и жутко.