На секунду повисает неловкая пауза, но тут вступает Алан:
– Кстати, как там «Медведи»?
– Алан!
Мисс Амброзия жестом успокаивает меня:
– Завтра большая игра. Давали бы двадцать пунктов, я бы поставила на аутсайдера. Лучшая защита с восемьдесят пятого года, но атакующая линия как решето, вы согласны?
Алан бросает на меня косой взгляд, потом тянет:
– Ла-а-адненько. Но мы ведь не будем говорить о футболе? Я просто хотел выпендриться.
– Алан!
– Ничего страшного, – улыбается мисс Амброзия. – Мне нравится видеть реакцию молодых людей, когда они обнаруживают, что я разбираюсь в спорте. Футбол и правда моя слабость. Весьма стратегическая игра. Не говоря уже про разбитые головы. – Мисс Амброзия полна сюрпризов. – Значит, обойдемся без футбола, – говорит она. – Какой вид спорта вы предпочитаете?
Сидишь вот так в гостиной, болтаешь о спорте с пожилой владелицей гостиницы, ожидая, пока заварится крупнолистовой чай, и гадаешь: это жизнь такая стремная или дело в тебе самом?
– Мне нравится бейсбол, – отвечаю я.
– «Кэмп кабби», йо.
Мисс Амброзия смотрит то на меня, то на Алана:
– «Кэмп кабби»?
Я совершенно забыл про «Кэмп кабби».
– Да ерунда. Когда мы были маленькими, мой папа устроил нечто вроде клуба, чтобы из нас выросли настоящие фанаты «Кабс».
– На нем сработало волшебно, – добавляет Алан, – а на мне не особенно. То есть, конечно, я немножко нахватался из разных видов спорта. Вот, например, футбол. Я знаю, что такое тачдаун.
– Начало хорошее, – подбадривает его мисс Амброзия.
– И пожалуй, что такое даун.
– Весьма проницательно, – отмечает она.
– Или вот мячики в теннисе, – продолжает Алан, и на лице у него проступает хитрая улыбка. – Я отлично разбираюсь в мячиках.
Не дожидаясь, когда он перейдет к дежурным пошлым метафорам на спортивные темы, я перебиваю:
– Мисс Амброзия…
– Можно просто Амброзия, – предлагает она.
– Ладно. Амброзия. Спасибо огромное за чай и беседу, но мы пришли к мистеру Эламу. Я не могу вам подробно…
Тут на запястье у Амброзии пищат часы, и она снова переходит к активным действиям. Не успеваем мы с Аланом опомниться, как уже держим на коленях маленькие блюдечки, изо всех сил стараясь не опрокинуть чашки.
– Чистый, – говорит Амброзия, пригубив чай. – Единственное слово, которое подходит для описания хорошей чашки чая. Как он вам на вкус?
Я кашляю и вытираю губы рукавом:
– Очень чистый.
– Чистый, как первый снег, – бубнит Алан вполголоса.
– Алан!
– Будь любезен, перестань произносить мое имя таким тоном.
– Будь любезен, повзрослей хотя бы на полчасика. – Для вящей убедительности я делаю гигантский глоток, неизбежно обжигая язык и глотку.
Амброзия тепло улыбается поверх чашки:
– Вы мне нравитесь, ребята. Напоминаете моих мальчишек в вашем возрасте. Хоть и задираете друг друга, но с любовью.
– Прямо в точку, – замечает Алан. – Ной более или менее влюблен в меня, так что…
Позвякивание фарфора сменяется боем часов, за ним следует потрескивание дров в камине, и хотя торопиться некуда, меня распирает нетерпение.
– Амброзия…
– Вы хотите увидеть мистера Элама, – говорит она, потягивая чай.
– Да, если можно.
Она кивает, ставит блюдце на столик, встает и выходит из комнаты.
– Чувак, – говорит Алан.
– Что?
– Ты ее разозлил.
– Ничего не разозлил.
Алан делает глоток из чашки, оттопырив мизинец:
– Она дала нам чай, чистый, как радостный девственник, и вот чем ты отплатил.
– Заткнись, Алан.
Амброзия возвращается с желтым конвертом и вручает его мне, уже без улыбки:
– Он попросил вас больше не приходить.
Я встаю, беру конверт и пытаюсь понять, как он связан с нежеланием мистера Элама меня видеть.
– Хорошо. Это касается… только меня?
– На конверте ваше имя, – говорит Амброзия.
– Нет, я хотел сказать – он только меня не хочет видеть?
– Да, – отвечает она, словно извиняясь.
– Ага. Ясно. Тогда ладно. Спасибо за чай.
Мы с Аланом идем к дверям, и тут Амброзия говорит:
– В сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей. Бытие, глава седьмая. – Голос пожилой дамы полон предвкушения, будто нас объединяет общая тайна. – Знаете, в Библии Элам был внуком Ноя.
Повисает пауза, пока информация укладывается в голове.
– Так, это уже странно, – говорит Алан. – Мне одному это кажется странным?
Амброзия кладет мне руку на плечо:
– Благодарю вас, что вы ему помогли.
– Я ничего не сделал. Мы просто поговорили.
– Иногда разговор лучше любых дел, Ной. Вы составили компанию одинокому человеку. А компания способна послужить целительным бальзамом.
Когда я вспоминаю гостиную мистера Элама – от фотографий без людей до урны с прахом кота, – она буквально сочится одиночеством, и я невольно думаю, что квартира – зеркальное отражение хозяина.
– Что с ним случилось? – спрашиваю я. – То есть я знаю, что жена у него умерла от рака и все такое, но…
Амброзия вздрагивает:
– Значит, вот что он вам сказал?
Я киваю, и она тихо начинает повествование – историю семьи, которая отправилась в Милуоки на День благодарения («собрались повидать сестру мистера Джорджа», – говорит она), и на трассе I-94 водитель встречного грузовика заснул за рулем.
– Грузовик пересек разделительную полосу и врезался прямо в машину мистера Джорджа; Барбара и Мэтью умерли мгновенно, а сам мистер Джордж буквально чудом выжил, отделавшись легкой хромотой. Но ему видится иначе. Он считает, что должен был умереть вместо них, будто ему позволено выбирать.
– Мэтью?
Амброзия кивает:
– Их сын.
Я стою, держа в руках желтый конверт, и внимаю словам Амброзии.
– Раньше, когда вы говорили, что мистер Элам не в духе, вы упомянули, что так обычно бывает в это время года…
– Боюсь, Джордж считает, что День благодарения – не его праздник и ему не за что быть благодарным, – отвечает Амброзия. И хотя у нее на губах улыбка, она плачет, словно отворились источники великой бездны. – Сделайте мне одолжение, – говорит она. – Попробуйте с ним увидеться еще раз через несколько недель. Может быть, он поймет, что ошибается.