Большое Сердце - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Кристоф Руфен cтр.№ 7

– Простите, что смею настаивать, монсеньор, но я рассчитываю, что ваша светлость проявит щедрость и соблаговолит рассчитаться со мной сегодня, так как…

– Сегодня!.. – воскликнул племянник герцога, делая вид, что призывает в свидетели массу народа.

Он зло и пристально смотрел на моего отца. Наблюдая за ним, я в тот момент понял, что он намеревается продолжить наглые обвинения, как вдруг его остановила какая-то мысль. Быть может, он опасался выговора дяди. Старый герцог не отличался любезностью, но расплачивался всегда щедро. Он стремился поощрять городских ремесленников и художников, чтобы упрочить репутацию мецената и человека со вкусом.

– Что же, будь по сему! – произнес молодой человек.

Подойдя к бюро, он выдвинул ящик. Достав несколько монет, он бросил их на стол перед отцом. Я тотчас сосчитал: там было пять турских ливров ^[3].

Отец подобрал монеты.

– Здесь пять ливров, – неуверенно проговорил он. – Не хватает…

– Не хватает?

– Ваша светлость, вы, должно быть, плохо прочли мой счет. Работа стоит… восемь.

– Восемь ливров – это если в изделии нет никаких изъянов.

– Где же здесь изъян? – воскликнул отец, искренне обеспокоенный тем, что мог проглядеть какой-нибудь дефект.

Молодой человек взял меховое покрывало и встряхнул его.

– Как? Разве вы не видите?

Отец наклонился к меху, внимательно вглядываясь. В этот миг юноша с силой развел руки, раздался треск, и шов, соединявший шкурки, разорвался. Отец попятился. Племянник герцога воскликнул со злорадной ухмылкой:

– Теперь вы видите?! Бастьен, проводи этих господ.

И он со смехом скрылся в спальне.

Мы молча направились домой; когда мы шли, я чувствовал, как во мне подымается гнев. В другое время я восхитился бы отцом за его умение владеть собой, но после преподанных Эсташем уроков я стал думать, что мое негодование правомерно. Уже не только я полагал, что труд заслуживает уважения, что полученная по праву рождения власть должна иметь пределы, а господский произвол ни на чем не основан. Сторонники Кабоша сражались за эти принципы. Я мало что знал об этом бунте и не понимал его, но теперь оправдывал те чувства, за которые прежде винил себя.

По дороге я заговорил с отцом об этом. Он остановился и посмотрел на меня. По его взгляду я понял, что мои рассуждения задели его куда сильнее, чем недавно снесенная обида. Сегодня я знаю, что он был искренним. Он и представления не имел о том, что в мире, устроенном таким образом, по отношению к власть имущим возможна какая-то иная позиция, кроме смирения. Его наставления имели одну-единственную цель: позволить мне в свою очередь выжить в этом мире.

Он сразу же связал мое возмущение с тем, что проповедовал в нашем доме Эсташ. Отец позаботился о том, чтобы мяснику со следующей недели было предоставлено другое убежище, и немного спустя тот покинул город.

Сказать по правде, отцу больше нечего было опасаться: худшее уже произошло. Эсташ всего лишь помог мне разобраться в собственных мыслях. Однако я вовсе не собирался следовать его примеру и вообще бунтовать, как сторонники Кабоша, об этом не могло быть и речи. Будучи сыном скорняка, я приучился различать людей, как зверей, по шкурке: я заметил, что нечесаные жесткие кудри Эсташа напоминают шевелюру Элуа. И тот и другой были сторонниками применения грубой необузданной силы, она прямо противоположна слабости, но в конечном счете того же происхождения – первобытного. Это меня совершенно не привлекало. Чтобы заставить правителей уважать себя, получать плату за свою работу и предоставлять достойное место в обществе людям низкого происхождения, наверняка существуют иные способы. И тогда я решил, что должен либо узнать о них, либо изобрести.

* * *

Мои сверстницы, сестры товарищей, девочки, живущие по соседству, в нашем приходе, меня совсем не интересовали. Пусть Элуа и ему подобные упиваются рассказами о своих победах, где выдумки соперничают с сальностями, я же, как обычно, предпочитал мечтать. Мелькавшие среди нас в детстве ничтожные создания, которых называли девочками, казались мне совсем не интересными. По правилам приличий, высказываться им не полагалось. Хрупкое, по сравнению с мальчишеским, сложение не позволяло им принимать участие в наших играх. Их сходство с настоящими женщинами, то есть с нашими матерями, было смутным, если вообще существовало. Если они и пробуждали в нас какое-то чувство, то скорее сострадание.

Потом наступило время, когда то одна, то другая стали покидать свой кокон, обретая новое тело. Они становились выше ростом, у них обрисовывались груди и бедра. Их взгляд утрачивал смиренную скромность, на которую они были обречены в молчаливом ожидании своего триумфа. Внезапно мы, мальчишки, оказались в окружении женщин. Теперь уже они глядели на нас сверху вниз, с заимствованной от нас же снисходительностью на наши еще гладкие щеки и узкие плечи.

Однако, осуществив эту мелкую месть, они пользовались своей новой силой куда более осмотрительно, чем мы. Пренебрежение к мальчишкам вообще они уравновешивали живым интересом к некоторым из них. Делая это тонко, но так, чтобы мы все-таки улавливали различия, они выделяли то одного, то другого. Эта игра желания возбуждала у нас, так же как и у них, соперничество.

Установившаяся ранее в нашей группе сложная иерархия была нарушена. Отныне она диктовалась классификацией, исходящей извне, от девочек. По счастью, порой они совпадали. Так было в моем случае.

После наших злоключений во время осады города я снискал себе если не симпатию, то уважение товарищей. Двое из спасшихся тогда, Жан и Гильом, сочли себя моими должниками и стали исполнять малейшие мои указания. Остальные меня побаивались. Моя замкнутость, отсутствующий вид, спокойная вдумчивая манера разъяснять свои решения вскоре упрочили за мной репутацию благоразумного, владеющего собой человека; я не опровергал этого. Такое благоразумие в нашем возрасте не могло быть следствием опыта: оно должно было прийти извне. По робким, порой даже подозрительным взглядам я понимал, что многие приписывают мне некие сверхъестественные возможности. В иные времена меня могли бы обвинить в колдовстве. Я довольно рано осознал, сколько опасностей таят в себе человеческие способности и как неразумно выставлять их напоказ. С этим мне пришлось сталкиваться всю жизнь. Талант, удача, успех превращают вас во врага рода человеческого, и чем сильнее вами восхищаются, тем больше вы отдаляетесь от людей, да и они сами предпочитают держаться от вас подальше. Лишь мошенников, разбогатевших самым примитивным образом, успех не отделяет от толпы и даже привлекает к ним симпатию.

Между тем то обстоятельство, что я пользовался авторитетом у мальчишек, принесло свои плоды: девочки начали поглядывать на меня. Жан и Гильом ежедневно пересказывали мне, что именно та или другая сказала обо мне своему брату, – это свидетельствовало об особом ко мне отношении. К четырнадцати годам я подрос. Пробившийся на подбородке пушок, каштановый, как и шевелюра, заставил меня уделять внимание своей внешности и бриться через день. Странная деформация грудной клетки, проявившаяся еще в детстве, усилилась. Будто меня ударили кулаком в грудь и вдавили ее внутрь. И хотя эта аномалия не сказывалась на моем дыхании, лекарь советовал мне избегать физических нагрузок и ни в коем случае не бегать. Эти предписания служили дополнительным поводом для того, чтобы перекладывать обременительные задания на моих подручных.