Большое Сердце - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Кристоф Руфен cтр.№ 6

Мать вела замкнутый образ жизни, он казался мне бесконечно однообразным, но она не жаловалась. Много позже я узнал, что в ранней юности ей пришлось столкнуться с насилием и жестокостью. Банда прокаженных и мародеров разграбила деревню, где жили мои дедушка с бабушкой, а мама, тогда еще девочка-подросток, стала заложницей этого отребья. С тех пор она с ужасом и одновременно с глубоким интересом присматривалась к войне. Она лучше всех нас была осведомлена о положении дел. Она принимала посетителей, от которых наверняка получала точные сведения о последних событиях в городе и во всей округе. У нее была обширная сеть информаторов, ведь по отцу она принадлежала к влиятельной гильдии мясников.

Дед по материнской линии запомнился мне как человек с деликатными манерами, он всегда держал наготове батистовый платок, чтобы вытирать нос, красневший от частого вытирания. Одевался он изящно и благоухал душистым маслом. Трудно было представить, как он раскалывает топором голову быка. Быть может, в юности ему и доводилось проделывать это, но уже давно в его распоряжении был целый отряд мясников и раздельщиков туш и ему незачем было заниматься этим собственноручно.

Гильдия мясников отличалась строгой организацией, и вступить туда было непросто. Ее представители переписывались с членами гильдии в других краях, что позволяло им быть в курсе событий.

Обосновавшись в городе, мясники не упускали из виду то, что происходит в деревнях, где они закупали скот. Так что последние новости доходили до них даже раньше, чем до приближенных короля. Держались мясники обычно скромно. Чувствуя пренебрежительное отношение к себе со стороны других горожан, торговцы мясом стремились добиться уважения, заключая союзы с представителями более престижных гильдий.

Мой дед был доволен, что его дочь вышла замуж не за мясника, однако считал, что ремесло скорняка тоже попахивает зверьем. Меня он очень любил – вероятно, потому, что я отличался от брата более хрупким сложением и, следовательно, по природе был предрасположен к умственным занятиям. Он был бы просто счастлив, если бы я попал в судейское сословие. Именно ему я обязан тем, что так долго посещал школу. От него до самой его кончины скрывали, что я упорно не желаю изучать латынь.

На исходе следующего года я услышал, как родители, понизив голос, обсуждали беспорядки, обагрившие кровью Париж. Я понял, что там взбунтовались мясники под предводительством некоего Кабоша, которого мой дед отлично знал. Мясники, подстрекаемые герцогом Бургундским, встали во главе недовольных, выступавших против излишеств, которым предавался королевский двор. Судейский ареопаг издал Реформаторский ордонанс об искоренении злоупотреблений. Под давлением мясников и взбунтовавшейся черни королю пришлось заслушать и одобрить сто пятьдесят девять статей ордонанса и утвердить их. В то время он пребывал в здравом рассудке и, по всей очевидности, почувствовал, сколь неприятно выслушивать упреки от собственного народа. Немедленно последовала реакция. В усмирении восставших мясников главную роль сыграли арманьяки. Отныне не мясные туши, а тела самих мясников болтались на виселицах вдоль парижских улиц. Те, кому удалось уцелеть во время резни, обратились в бегство. Один из таких беглецов добрался до нашего города. Поскольку члены гильдии мясников были под подозрением, дед доверил беглеца нам. Звали его Эсташ. Мы спрятали его на заднем дворе в пристройке, где были сложены козьи шкуры. По вечерам он усаживался возле кухни, а мы, вернувшись из школы, устраивались вокруг, развесив уши. Он изрядно забавлял нас, поскольку говорил со странным акцентом и употреблял незнакомые выражения. Эсташ был просто подручным мясника. Каждое утро он должен был доставлять на телеге мясо на кухни знатных семей. Хотя в особняках он бывал лишь с заднего крыльца, все же он подробно описал нам дома самых знатных придворных: и Нельский замок герцога Беррийского, в котором толпа сорвала двери и окна, чтобы не дать вельможе там остановиться; и особняк графа д’Артуа, собственность герцога Бургундского; и особняк Барбет, где проживала королева и где недавно был убит выходящий из него Людовик Орлеанский. Глаза подручного мясника горели ненавистью. Эсташ наслаждался, описывая роскошь этих домов, красоту гобеленов, мебели и посуды. Эти описания должны были возбудить в нас негодование. Он все время подчеркивал, какая нищета окружает эти пристанища роскоши и разврата.

Не знаю, что думал по этому поводу мой брат; что же касается меня, то эти рассказы вовсе не будили во мне возмущения, а скорее подпитывали мои мечты. По части роскоши у меня перед глазами был единственный пример: это герцогский дворец в нашем городе, вызывавший мое живое восхищение. Каждый раз, отправляясь туда с отцом, я зачарованно разглядывал его дивное убранство. Будучи выходцем из скромного сословия, я жил в покосившемся доме. Меня это не огорчало, но в мечтах я представлял себе более блестящую обстановку: стены, покрытые фресками, резные потолки, бесценные блюда, шитые золотом ткани… Что и говорить, я совершенно не разделял злобного негодования Эсташа по поводу образа жизни знати.

Напротив, я благоговейно слушал его, когда он с раздражением рассказывал, как аристократы третируют прочие сословия: горожан, наемных работников, прислугу – всех тех, без кого они не могли бы существовать. Я уже усвоил болезненные уроки, которые преподавали отцу богатые заказчики. И все же меня глубоко возмущало его смирение перед их презрительным отношением, оскорблениями, постоянными угрозами отказаться платить. Мое возмущение было тайным, угольком, тлевшим под пеплом сыновней любви и повиновения. Эсташ просто подул на него, и этого оказалось достаточно, чтобы разгорелось пламя.

Спустя некоторое время после появления у нас беглеца отец взял меня с собой к племяннику герцога Беррийского. Ему были отведены покои, сплошь отделанные белым мрамором. Юноше едва исполнилось двадцать. Он продержал нас в прихожей долгих два часа. Отцу пришлось работать ночью, чтобы доделать заказ. Я видел, что он пошатывается от усталости, сесть в прихожей было не на что. Когда наконец юный вельможа велел нас впустить, я был потрясен, увидев, что он встретил нас в том, в чем спал. В приоткрытую дверь его спальни я углядел раздетую женщину. Он обратился к отцу в ироничном тоне, выспренне называя его «почтенным Пьером Кёром». Взяв меховое покрывало, он покачал головой. Потом знаком велел отцу удалиться. В таких случаях отец обычно повиновался, но на сей раз ему остро были нужны деньги на приобретение крупной партии заказанных им шкур. Пересилив себя, отец осмелился попросить плату за свою работу. Племянник герцога обернулся:

– Хорошо, мы подумаем. Пришлите мне счет.

– Вот он, монсеньор.

Отец дрожащей рукой протянул бумагу.

Взглянув на счет, молодой человек выказал недовольство:

– Это слишком дорого. Вы что, считаете меня идиотом? Думаете, я не знаю ваших жалких уловок? Это не брюшки, а мех со спинок, сшитый по половинкам, за который вы хотите заставить меня заплатить по полной.

У потрясенного отца дрогнули губы.

– Монсеньор, это брюшки самого лучшего качества…

Я знал, что мой отец особенно тщательно выбирал поставщиков и внимательно проверял поставленный товар. Он никогда не пытался надуть заказчика, чем порой грешили недобросовестные скорняки. Увы, скованный необходимостью выказывать почтение к юному хлыщу, он защищался плохо.