Придворное общество - читать онлайн книгу. Автор: Норберт Элиас cтр.№ 66

Но здесь я должен заметить, что с некоторых пор, особенно со времени учреждения Лиги, выступили некие совестливые люди или, собственно говоря, лукавые льстецы, которые стали громко негодовать на тех дворян, что владели церковными землями. Они говорили, что эти владения должны принадлежать вовсе не дворянам, а духовенству, и что это грубая ошибка и проступок, и даже что это пятно на совести короля.

Это еще было бы сколько-нибудь справедливо, если бы дворяне владели подобными церковными имениями полностью, как действительной своей собственностью. А так — что за беда этим господам правдолюбам… если выдав содержание для аббата, для монахов, для бедных, для десятин и иных королевских податей, дворяне воспользуются избытками (с этой земли), мелочью, подлинными крохами, падающими со стола господина (короля), чтобы за это лучше служить ему».

А в другом месте Брантом говорит ^[163]:

«Я слышал, как многие проницательные особы выражали свое удивление тем, что множество дворян во Франции решили примкнуть к Лиге, ибо если бы победа оказалась на ее стороне, то не подлежит ни малейшему сомнению, что духовенство отняло бы у них все церковные имения».

Перед нами в лаконичном изложении одна из причин того, почему основная масса дворянства выступила против «Священной Лиги». Но на другой стороне основную массу составляли, наряду с духовенством, прежде всего города, и в первую очередь — Париж, внушительно выросший в XVI веке и начинавший отныне в лице различных корпораций буржуазии играть свою, особенную роль в истории Франции. Впрочем, и в этом лагере были дворяне. Прежде всего, во главе строго-католической партии стояли мужчины из знатнейших семейств — претенденты на престол. Но французские «гранды», по легко понятным причинам, практически никогда не выступали единым фронтом. Эта небольшая группа конкурирующих между собою семейств, в первую очередь — принцы крови и приверженное им, зависящее от них дворянство, смотря по сиюминутным нуждам, заключала союз с другими значительными социальными силами страны, чтобы возвыситься при их помощи и поддержке. Здесь достаточно будет просто обрисовать основную социальную структуру этих войн, ибо эта структура немаловажна для понимания того факта, что общественная система, социальное поле Франции, несмотря на все помехи, сопротивление и борьбу, неизменно, снова и снова возвращалось на курс в сторон) неограниченной монархии.

В общих чертах расклад сил можно обрисовать так: в битвах XVI, да и XVII века мы на одной стороне обнаруживаем «буржуазные корпорации», которые стали уже достаточно богатыми и многочисленными а потому достаточно могущественными и сознательными, чтобы оказывать сильнейшее сопротивление претензиям дворянства на власть и господство, но которые были неспособны, да и не обладали достаточной силой, чтобы захватить власть самим. На другой стороне мы находим дворянство, которое еще достаточно сильно, чтобы сопротивляться стремящимся наверх буржуазным слоям и удерживать свои позиции в борьбе с ними, но уже слишком слабо — и прежде всего, экономически слишком слабо, чтобы установить свое господство над этой буржуазией. Решающим в этой констелляции оказывается то, что в это время функции администрации и осуществления правосудия уже перетекли из рук дворянства в руки буржуазии; на основе этой функции сформировались богатые, а тем самым и могущественные буржуазные корпорации, прежде всего — парламенты, представляющие собою как бы высший слой буржуазии. Поэтому дворянство, финансовая база которого исчезала, нуждалось в королях, чтобы сохраниться как таковое перед лицом давления буржуазных слоев и их растущего богатства, а буржуазные корпорации нуждались в королях как в покровителях и защитниках от угроз, притязаний и слишком односторонних привилегий все еще полурыцарского по характеру дворянства. Фигурация с подобного рода балансом сил, при котором две сословные группировки более или менее удерживали равновесие между собою — во всяком случае, ни одной из основных групп не удавалось надолго добиться решающего перевеса над другой, — давала легитимному королю, по видимости равноудаленному от всех отдельных групп, прежде всего возможность выступить в роли миротворца, приносящего усталым от битв сторонам желанный для всех покои. Эта функция и в самом деле была в высшей степени присуща Генриху IV. Она также решающим образом способствовала его победе. Ведь король всякий раз казался каждому слою или корпорации союзником и помощником перед лицом угрозы, исходящей от других групп и корпораций, совладать с которыми в одиночку они не могли.

12.

То, что выше было сказано о ближайшем окружении абсолютистского короля, его первостепенной сфере деятельности — дворе, — приложимо, с соответствующими поправками, и к более обширной сфере его господства: он властвовал, пока и поскольку в этой обширной сфере между основными социальными группами — буржуазией и дворянством, при всей остроте их соперничества удерживалось равновесие сил. Нужно будет проверить, не найдена ли тем самым некоторая структурная социологическая закономерность, характерная для придворного абсолютизма. Если это действительно так, то закономерность эта, вкратце, состояла бы в следующем: в сословно структурированном социальном поле возможности правителя возрастают, когда фактическая социальная сила, которую — в связи с прогрессом денежного хозяйства — могут получить из своих социальных функции группы буржуазии, с одной, и группы дворянства, с другой стороны, оказывается такой, что ни одна из борющихся между собою, конкурирующих за господствующее положение групп или слоев уже не может добиться устойчивого преимущества. Монарх же властвует, и властвует столь неограниченно, потому что каждый из борющихся слоев нуждается в нем в борьбе с другим слоем, потому что он может играть на их противостоянии. То, что сам король при этом принадлежит по происхождению к одному из игроков — к дворянству, — имеет немалое значение для структуры двора, да и в некоторых иных отношениях. Но именно потому и благодаря тому, что он может в определенном отношении опереться на буржуазные группы, он все в большей мере перестает быть «первым среди равных», он дистанцируется от дворянства; благодаря же тому, что в другом отношении он может опереться на группы дворянства, он дистанцируется от буржуазии. И так он удерживается в роли удаленного от всех сторон властителя — совершенно так же, как выше это было показано применительно к его положению в пределах двора, с помощью тщательного контроля и поддержания равновесия сил между сословиями и группами в подвластном ему государстве.

Независимо от того, в какой степени можно показать существование подобной структуры также и в других странах, для Франции доказать ее существование будет во всяком случае нетрудно. Говоря о всех тех возможностях, которые предоставляли королям обстоятельства их социального поля и которыми они могли и должны были воспользоваться, чтобы установить свое господство, мы нисколько не умалим величия великих королей и их свершений. Об этом едва ли нужно было бы упоминать, если бы констатацию важности этих обстоятельств не понимали бы так часто превратно, усматривая в ней умаление или даже отрицание ценности личности. Дело же обстоит как раз наоборот: мы можем по-настоящему понять, что такое величие человека, если представим себе те сети и переплетения, в условиях которых и по отношению к которым он действует и мыслит. И позицию верхних слоев Франции по отношению к королю следует понимать в связи с этой примирительной функцией короля в полном социальных напряжений поле. Их отношение к королю амбивалентно, и это становится тем заметнее, чем с большей независимостью короли, в силу своей функции арбитров, распоряжаются всеми доходами королевства.