Мальчики да девочки - читать онлайн книгу. Автор: Елена Колина cтр.№ 49

Ах! – замшевые лодочки – ах, ох, неужели...

Лиля подпрыгнула на кровати и еще немного попрыгала – вверх-вниз, наступила на платье и повалилась на кровать.

– Смотри, что у меня есть, – Лиля высоко подняла платье. Лежала перед Асей, скрестив длинные тоненькие ноги.

– Ой, – увидев пену нежно-розовых кружев, обомлела Ася. – Ой, ой, ой...

– Французское белье, – снисходительно бросила Лиля. – А что же ты хочешь, чтобы я под бальное платье надела теплые штаны?..

Белье – это был самый больной вопрос. С кофточками из скатерти еще можно было как-то смириться, но как ужасно оскорбительно было носить эти перештопанные панталоны, перешитые из старых кальсон, застиранные серые тряпки вместо вышитого батиста, шелка, кружев...

Лиля вскочила и опять принялась скакать на кровати, высоко, как в канкане, задирая ноги.

– Деньги за перевод на хлеб, – прыг-прыг, – хлеб на сахарин, – прыг-прыг, – сахарин на кусок сала, кусок сала на туфли, – прыг-прыг, – плюс белье, плюс веер у одной дамы.

Туфли, золотистые с пряжечкой, и замшевые лодочки плюс белье, плюс веер у одной дамы – это был Лилин большой коммерческий успех. Дама на барахолке... Теперь таких дам называли «бывшие», и Лиля мгновенно узнавала их по одежде, по остаткам кружев или шляпке, а главное, по испуганному выражению глаз... Нищета и голод все еще связывались в ее сознании с простыми людьми, а теперь... и эта дама была такая жалкая, в потрепанной sortie de bal [22] , с длинной жилистой шеей, как ощипанная курица, и Лиля, для вида покопавшись в куче гипюровых воротничков, манжеток, обрывков старого кружева, плюшевых рамок для фотографий и кофейных чашечек, уже хотела просто так дать ей кусок сала, но тут вдруг вытащила – ах! – французские панталончики. Кусок сала перешел к даме, а к Лиле – кружевные панталончики и веер в придачу!

Недавно был изобретен психологический градусник Гофмана, измеряющий настроение и чувства, о нем много говорили, но никто его не видел, – психологический градусник показал бы Асе что-то среднее между глубокой меланхолией и не очень глубокой: Павла Певцова не будет на балу, ну, а Лиле – высшую степень возбуждения: бал, бал, бал!

– Если я не окажусь красивей всех на этом балу, я брошусь в Мойку... лучше в Неву!..

– Да, куда лучше в Неву, – кивнула Ася.

– Какая же она прелесть! – прочувствованно сказала Лиля и замерла в позе поникшего лебедя, уронив руки и чуть склонив голову.

– Кто прелесть? – удивилась Ася.

– Я.

Лиля поднималась по мраморной лестнице, останавливаясь перед каждым зеркалом и еще стараясь дополнительно полюбоваться на себя во всех поверхностях, где можно было увидеть свое отражение, – обнаженные плечи, пышное газовое облако, и незаметно принимала разные позы, то обмахивалась веером, то поправляла завернувшуюся перчатку, то выставляла из-под подола ножку. И во всех позах она была прекрасна, очаровательна. Главное, не забывать поджимать пальцы и не всплескивать руками, иначе перчатки свалятся.

Наверху Лилю встретил Мэтр и, взяв ее под руку, ввел в зал. В зале было много зеркал, но Лиля уже не рассматривала себя – светская дама не должна подавать вида, что помнит о своей внешности, все должно быть небрежно, как будто само собой, а если перчатки вдруг свалятся с нее, нужно будет притвориться, что она этого не заметила.

Посреди зала в зеркалах и амурах стоял огромный дубовый стол. Студийцы и поэты-гости сидели за столом на высоких резных стульях. На столе была пшенная каша, которую сварила бывшая горничная Елисеева, и – о чудо! – котлеты. Котлеты почему-то назывались «заячьи котлеты», хотя к зайцам они отношения не имели, а может быть, вообще не имели отношения ни к какому мясу.

– Тост, за Новый год, – объявил кто-то, и каждый встал и поднял, как бокал, свою котлету на вилке.

...Лиля сидела в кресле в облаке пышных юбок, как в балетной пачке, а вокруг нее стояли сразу несколько человек – подливали ей в бокал воду, состязались в остроумии, – соревновались за нее, Лилю, частью всерьез, частью шутливо разыгрывая ревнивых соперников, и все, все видели, – какой успех! А одного из «соперников» отозвала приревновавшая его подруга, и вскоре он вернулся к Лиле с красным следом удара или щипка на лице и громко предложил выпить за Лилю из ее туфельки. И действительно снял с нее золотистую лодочку, поставил в нее стопку воды и выпил, – вот такой у Лили был феерический успех!

Никто не выпил ни капли спиртного, потому что спиртного не было ни капли, но все как будто опьянели от горячей пшенной каши, такое началось сумасшедшее веселье. С хохотом носились по залам – Лиля никогда столько не бегала и не смеялась, – затем играли в фанты. Лиле выпал фант сыграть на рояле, она сыграла что-то бравурное, и все ей аплодировали, затем был конкурс вальса, и Лилин партнер кружил ее дольше всех... в общем, она была лучше всех, самой первой на своем первом бале!..

Возбуждение от успеха пьянило, как вино, Лиля кружилась в вальсе, смеялась, высоко закидывая голову, вся в разметавшихся кудряшках, и вдруг поймала чей-то взгляд, – это был Никольский. Он заглянул в зал и, не собираясь заходить, стоял и смотрел на нее странно, как будто любуясь и смущаясь. «Ах, вот как!» – подумала Лиля. Именно так и подумала: «Ах, вот как!» Никольский повернулся, чтобы уйти, и тут с ней произошло что-то необъяснимое: на секунду ей показалось, что все происходит не в реальности, а фильме или на сцене, и она играет роль, нет, не роль, а роли – царица бала, влюбленная девушка, роковая женщина, – и все ее роли для него...

Бросив своего партнера, Лиля выбежала из зала к Никольскому, все еще полная победительной властности от своего успеха.

– К вам очень идет ваша новая одежда, – улыбнулась Лиля, ей показалось, что улыбается она очаровательно, а Никольскому, что развязно. Никольский был в старой студенческой тужурке, явно с чужого плеча. За эту тужурку его едва не исключили из университета – обвинили в том, что он «белоподкладочник»... Форму с белой подкладкой носили студенты, учившиеся в университете до революции, отчего-то считалось, что они принадлежат к крупной буржуазии. А может быть, дело было в том, что белая подкладка вызывала ассоциации с белым движением. Но в любом случае, это была глупость – к крупной буржуазии он не принадлежал, к белому движению тоже, и другой одежды у него не было.

– Мне нужно кое-что вам сказать, – решительно проговорила Лиля и увлекла Никольского в боковой коридорчик.

...Лиля и Никольский стояли рядом со статуей Психеи, из зала доносился шум, визг, но здесь они были одни.

– Я вас не люблю, – сказала Лиля.

Никольский молчал.

– Я вас не люблю, но я хотела вам предложить... – упрямо повторила Лиля и досадливо топнула ногой: – Разве вы не понимаете?! Господи, какой же вы глупый!

Он покачал головой:

– Простите...