Эпидемия. Настоящая и страшная история распространения вируса Эбола - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Престон cтр.№ 32

Мясо, похожее на хот-дог, было обезьяньей селезенкой, а лед вокруг него окрасился красным, подтаял и начал капать. В число образцов также входила пробирка со смывом из гортани и немного сыворотки из крови обезьяны. Ярлинг отнес образцы в лабораторию третьего уровня. На третьем уровне поддерживается отрицательное давление воздуха, чтобы предотвратить утечку, скафандр на этом уровне не нужен. Те, кто работает на уровне 3, одеваются как хирурги в операционной. На Ярлинге была бумажная хирургическая маска, хирургический костюм и резиновые перчатки. Он развернул фольгу. Патологоанатом, стоявший рядом, помогла ему. Кусочек селезенки, когда в него тыкали, перекатывался по фольге – плотный маленький розовый кусочек мяса, точно такой, как описывал Дальгард. Ярлинг подумал, что этот кусочек похож на то загадочное мясо, которое подают в школьной столовой. Он повернулся к патологоанатому и заметил: «Хорошо, что это не Марбург».

Позже в тот же день он позвонил Дальгарду по телефону и сказал ему что-то вроде: «Позвольте рассказать, как отправлять нам образцы. Возможно, здешние сотрудники немного параноики, но им не слишком нравится, когда кровь с посланного образца капает на ковер».

Один из способов идентификации вируса – заставить его расти внутри живых клеток в колбе с водой. Образец вируса помещается в колбу, и вирус распространяется по клеткам. Если клетки вирусу нравятся, то он будет размножаться. Одна или две частицы вируса за несколько дней могут превратиться в миллиард – целый Китай вирусов в пузырьке размером с палец.

Гражданский техник Джоан Родерик культивировала неизвестный агент из обезьяны О53. Она растерла кусочек селезенки обезьяны ступкой и пестиком, превратив его в кровавое месиво. Затем она бросила кашицу в колбы, содержавшие живые клетки из почки обезьяны. Она также взяла немного слизи из горла обезьяны О53 и положила ее в колбу, а затем взяла немного сыворотки крови обезьяны и положила ее в другую колбу. В конце концов у нее появилась целая подставка пробирок. Она поместила их в грелку – инкубатор, поддерживающий температуру тела, – и ей оставалось только надеяться, что что-то вырастет. Выращивание вируса в культуре очень похоже на приготовление пива. Нужно следовать рецепту и держать сусло в тепле и уюте, пока не начнется действие.

На следующий день Дэн Дальгард не пошел в обезьянник, но позвонил Биллу Вольту, управляющему, чтобы узнать, как идут дела. Вольт сообщил, что все животные выглядели хорошо. Никто из них не умер за ночь. Болезнь, казалось, исчезала сама собой. Похоже, в Рестоне все успокоилось, и Дальгард почувствовал облегчение оттого, что его рота увернулась от пуль.

Но что эти армейцы делали с образцами обезьян? Он позвонил Ярлингу и выяснил, что прошло слишком мало времени, чтобы что-то стало известно. Чтобы вырастить вирус, требуется несколько дней.

Днем позже Билл Вольт позвонил Дальгарду с плохими новостями. Восемь обезьян в комнате F перестали есть. Восемь обезьян собирались умереть. Нечто вернулось.

Дальгард поспешил к обезьяннику, где обнаружил, что ситуация резко ухудшилась. У множества животных были прищуренные, остекленевшие, овальные глаза. Что бы это ни была за болезнь, она неуклонно прокладывала себе путь через комнату F. К этому времени почти половина животных в комнате была мертва. Болезнь могла убить всех обитателей комнаты, если ничего не предпринять для ее остановки. Дальгарду не терпелось узнать новости от Питера Ярлинга.

Наступил четверг, 16 ноября, и вместе с ним пришло известие, что обезьяны начали умирать и в комнатах дальше по коридору от комнаты F. Поздним утром Дэну Дальгарду позвонил Питер Ярлинг. Патологоанатом из Института очень тщательно осмотрел мясо и поставил предварительный диагноз: обезьянья геморрагическая лихорадка, безвредная для человека и смертельная для обезьян.

Теперь Дальгард знал, что ему нужно очень быстро сдержать вспышку, прежде чем вирус распространится по обезьяннику. Обезьянья геморрагическая лихорадка очень заразна. В тот же день он поехал по Лисберг-Пайк в офис-парк в Рестоне. В пять часов серого дождливого вечера на краю зимы, когда пассажиры возвращались домой из Вашингтона, он и еще один ветеринар Хэзлтона ввели всем обезьянам в комнате F смертельные дозы анестетика. Все кончилось быстро. Обезьяны умерли в считаные минуты.

Дальгард вскрыл восемь здоровых на вид туш, чтобы посмотреть, нет ли в них признаков обезьяньей лихорадки. Он был удивлен, увидев, что с ними все в порядке. Это его очень беспокоило. Убийство обезьян было трудной, отвратительной и обескураживающей задачей. Он знал, что в этой комнате присутствует болезнь, и все же эти обезьяны были красивыми, здоровыми животными, и он только что убил их. Болезнь укоренилась в здании с начала октября, а сейчас была середина ноября. Армия поставила ему предварительный диагноз, возможно, самый лучший диагноз, который он когда-либо получал, и ему осталась неприятная задача – попытаться спасти жизни оставшихся животных. Вечером он вернулся домой с ощущением, что у него был очень плохой день. Позже он напишет в своем дневнике:

Было заметно отсутствие какого-либо геморрагического компонента. В целом животные были необычайно хорошо упитанными (толстячки), молодыми (младше пяти лет) и в целом вообще в отличном состоянии.

Прежде чем покинуть обезьянник, он и другой ветеринар положили мертвых обезьян в прозрачные пластиковые пакеты и отнесли часть из них через холл в морозильную камеру. В морозилке может быть горячо, как в аду. Если место заражено горячим вирусом, рассказать об этом не смогут никакие датчики, никакие сигналы тревоги, никакие приборы – все они молчат и ничего не регистрируют. В прозрачных мешках виднелись тела обезьян, застывшие, искаженные фигуры, с широко распахнутыми грудными полостями клетками и свисающими наружу кишками, с которых стекали красные сосульки. Их пальцы были сжаты в кулаки или раскрыты, как клешни, словно они хватались за что-то, их морды были невыразительными масками, а глаза остекленели от мороза, глядя в никуда.

17 ноября, пятница

Взаимодействие

Томас Гейсберт был интерном в Институте, своего рода стажером. Ему было 27 лет, он был высоким мужчиной с темно-синими глазами и длинными каштановыми волосами, разделенными пробором посередине и свисавшими на лоб. Гейсберт был искусным рыбаком и метким стрелком из ружья, и он проводил много времени в лесу. Он носил синие джинсы и ковбойские сапоги и старался не обращать внимания на начальство. Его детство прошло неподалеку от Форт-Детрика; его отец был главным инженером-строителем в Институте, человеком, чинившим горячие зоны и следившим за их работой. Когда Том Гейсберт был ребенком, отец брал его с собой в Институт, и Том смотрел через толстые стеклянные окна на людей в скафандрах, думая, что это, должно быть, круто. Теперь он сам делал это и был счастлив.

Институт нанял его для работы с электронным микроскопом, который получает изображения небольших объектов, например вирусов, с помощью пучка электронов. Для вирусной лаборатории этот прибор жизненно необходим, потому что с его помощью можно сфотографировать крошечный кусочек ткани и найти в ней вирусы. Для Гейсберта идентификация горячих штаммов и классификация племен вирусов были подобны сортировке бабочек или сбору цветов. Ему нравилась пустота внутреннего пространства, ощущение, что мир забыл о нем. Он ощущал умиротворение и покой, бродя по горячей зоне с подставкой, полной пробирок с неизвестным агентом. Ему нравилось заходить в отделения 4-го уровня одному, а не с приятелем, особенно посреди ночи, но склонность проводить много времени на работе начала сказываться на его личной жизни, и его брак распался. Они с женой расстались в сентябре. Домашние проблемы только усилили его стремление закопаться на 4-м уровне.