От ужина отказалась, в госпитале их напоили сладким чаем с сухарями.
Раненые расспрашивали подружек о довоенном житье-бытье, об учебе, любимых учителях и уроках, заодно вспоминали сами. Всем казалось, что лучшей жизни, чем до войны, и быть не может. Это здорово поднимало настроение.
Но вот Зою спросили о сестричке и братике. Когда она, заикаясь, рассказала о гибели детей в Лычково и о маме, которая так и не вернулась из розысков, все помрачнели, а с одним из бойцов, который лежал без ног, даже случилась истерика. Он требовал, чтобы его выписали и отправили на передовую:
– Мне все одно не жить, а я смогу под танк заползти и вместе с собой взорвать! Таких, как я, надо не в тыл отправлять или в госпитале держать, а на передовую!
Его поддержали многие, даже те, что лежали с забинтованными глазами.
Начальник госпиталя, пришедший успокаивать раненых, потом только головой качал:
– Если бы ненавистью врага можно было уничтожить на расстоянии, то сегодня немцы понесли бы огромные потери. И все же осторожней. У Смирнова кровотечение открылось, им нельзя так резко.
18 СЕНТЯБРЯ, четверг
18 сентября артиллерия противника выпустила по Ленинграду 193 снаряда. Обстрелу подверглись не только районы, прилегающие к линии фронта, но и центр города, где никаких военных объектов нет. Шесть снарядов разорвалось на Марсовом поле, три – на Невском проспекте, у домов № 20, 21, 22. Два снаряда разорвались вблизи Театра оперы и балета имени С. М. Кирова. Обстрелу подвергся педагогический институт имени А. И. Герцена. Фугасная бомба попала в хирургический госпиталь (улица Розенштейна, 28/30).
6 ОКТЯБРЯ, понедельник
Запасы топлива в городе настолько сократились, что 6 октября горком партии вынужден был принять постановление о проведении лесозаготовок на территории лесоохранной зоны.
Катастрофически сокращались запасы продовольствия. Некоторое количество его удавалось доставлять баржами по Ладожскому озеру, что, однако, не спасало положения. А в этот день и вовсе не повезло: самолеты противника разбили четыре баржи, груженные мукой и боеприпасами.
Дважды Ленинград подвергался бомбежке. Из 80 сброшенных на город бомб 6 не разорвались, а 28 упали в воду. Остальные натворили немало бед. 27 человек погибло, более 50 ранено.
– Мы получили задание собирать бутылки! – гордо объявил Юрка.
– Бутылки? Это твоя помощь фронту? – расхохоталась Женя.
В ответ Юрка презрительно фыркнул:
– Глупая девчонка! Бутылки нужны для зажигательной смеси, чтобы бойцы танки взрывали.
Бабушка подтвердила:
– Да, так делают, я читала.
– Мы тоже будем собирать бутылки! – объявила Женя и помчалась к Тамаре с невиданным предложением.
За следующие пару дней они облазили все задворки, обнаружив немало интересного и даже страш ного.
Но много бутылок набрать не удалось. Молочные не подходили, кроме того, бутылки обычно не выбрасывали, а сдавали. Пришлось обходить квартиры и спрашивать у жильцов, немало их озадачивая таким вопросом.
Зою забрала к себе другая ее тетка куда-то в пригород, девочка очень не хотела ехать, но куда денешься, жить-то как-то надо.
Женя с Зоей прощались так, словно точно знали, что больше никогда не увидятся. Стало страшно…
Станислав Павлович, который был мобилизован на рытье окопов, привез полный рюкзак белых грибов, причем сушеных! Бабушка ахнула:
– Откуда?
– Выменял на портсигар.
Бабушка только головой покачала. Портсигар был дорогой, но сушеные белые грибы тоже недешевы.
Наверное, если бы все, что за начало осени принесли в дом Ирина Андреевна и Станислав Павлович, досталось их семье, получилось прожить зиму, не особенно голодая. Но как можно кушать в своей комнате, зная, что рядом голодные Таня и Оля, Юра, Елизавета Тихоновна и Егор Антонович… А другие соседи, которые едва передвигали ноги?
Ирина Андреевна и Станислав Павлович с первого дня завели правило: все поровну на всех, даже на Маргариту Семеновну.
– У нас теперь коммуна? – чуть смущенно вопрошала Маргарите Семеновна, когда ее впервые пригласили ужинать.
– В коммуне выжить легче, – спокойно ответил Станислав Павлович.
7 октября 1941 года в секретной директиве верховного командования вооруженных сил было: «Фюрер снова решил, что капитуляция Ленинграда, а позже – Москвы не должна быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником…» («Нюрнбергский процесс», т. 1, с. 784).
По городу прокатился страшный слух: немцы в Урицке!
[4] Говорили, что они прямо-таки захватили обычный трамвай и на нем собирались ехать в центр города.
Газеты вышли с большой передовицей «Враг у ворот!». Егор Антонович сказал, что если ворота – это станция Лигово в Урицке, то ворота открыты настежь. Елизавета Тихоновна страшно испугалась неосторожных слов мужа, кажется, они впервые за много лет поссорились…
Это плохо, если уж все будут бояться разговаривать друг с другом, то станет совсем страшно.
По-настоящему страшно уже вторую неделю, с тех пор как немцы разбомбили Бадаевские склады. Женьке не сахара было жалко, ужасен черный дым, который накрыл город, хотя были те, кто любовался этой картиной. Да-да, одна девушка восхищенно ахала, мол, какая зловещая красота. Нашла, чем восхищаться! От их улицы Чехова до Киевской далеко, но даже сюда долетела эта едкая горелая вонь. Поговаривали, что там сгорели все продукты, запасенные Ленинградом, и теперь наступит голод. Но об этом тоже нельзя говорить.
Женька с Юркой решили, что готовы голодать, только бы не голодали наши бойцы, только бы им хватало всего – еды, а главное – патронов и снарядов, чтобы разбить проклятых фашистов поскорей!
Наконец получили известие от Милы. Она ведь как уехала тогда окопы рыть, так и пропала. Мама узнавала, но не нашла ее, думали, что погибла, но Мила писала, что они действительно попали под обстрел, ей чудом удалось выжить, даже не пострадав, зато она познакомилась с чудесной женщиной и теперь живет у новой знакомой и работает тоже с ней. Сообщить о месте работы и месте жительства не может. Позже еще напишет или даже придет.
Бабушке и Станиславу Павловичу очень не понравилось это письмо, оно попахивало ложью, как сказала бабушка. Но что они могли поделать, как найдешь Милу? Оставалось только ждать, когда сама объявится.