Рассказы. Старые и новые - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Макаревич cтр.№ 53

А больше ничего не выросло. Как отрезало.

Два мира, два детства.

Совсем недавно я был уверен, что отечественное кино неспособно родить настоящий боевик или триллер как в Голливуде. Не из-за того, что нет денег, а в принципе. Очень уж аккуратненько и беспомощно бились в наших фильмах машины, погони выглядели смешно, драки российских артистов без слез смотреть было невозможно. Пропасть казалась непреодолимой. «Ну да, – понимал я, – это просто не наш жанр. Ну не дано нам. Зато у нас бездна психологизма и душевности. Омут естества». А прошло несколько лет и оказалось – всё нам дано. И взрывы, и драки, и погони, и всё, что угодно. Это не означает, что хороших фильмов стало больше – просто данный жанр освоили. На мировом уровне.

То есть где-то получается.

Я к тому, что форс-минор – это в принципе обстоятельства преодолимой силы.

Если, конечно, постараться.

Я боюсь хамства. Потому что, если тебя обхамили, ты в любом случае в проигрыше. Не ответил хаму – значит, утерся, а ответил – опустился до его скотского уровня. Ситуация безвыходная. Хотя, если хамит человек, выход всё-таки есть. Дать в морду, например.

А если хамит окружающая среда? В восемьдесят шестом году я впервые в жизни с какой-то делегацией выехал в капстрану – Грецию. У нас тогда еще понятия не имели о наружной рекламе (как и о любой другой) и художественное оформление столицы состояло из лозунгов «Слава КПСС!», «Коммунизм неизбежен!» и, на худой конец, «Мир, труд, май!». В Афинах я впервые в жизни увидел буйство наружной рекламы. Я ходил, зачарованный – как красиво! «Никогда, – думал я, – никогда у нас не будет такого!»

Как я ошибался!

И ведь воистину – ко всему человек, подлец, привыкает. И быстро-то как! Ходим и уже не замечаем, что там для нас написали и нарисовали, истратив на это бешеные деньги. Устали. Защищаемся.

А дети, например, нет. Я недавно с изумлением слушал, как трое пятилетних общались между собой, используя исключительно слоганы телерекламы. Эту беспомощно-хамскую пародию на молодежный сленг – врубайся по-быстрому, оторвись по-черному… Дивное русское слово – «Сникерсни»!

Люди! Конечно, язык – живая вещь. Конечно, он постоянно меняется – хотим мы этого или нет. Конечно, глупо требовать, чтобы мы говорили, как сто лет назад и галоши называли мокроступами. Но зачем же его настолько сознательно уродовать? Причем благодаря количеству ежедневных повторений вся эта помойка входит в детские головы как гвоздь в масло. А у нас на ушах нарастает бегемотья шкура – спасаться.

Мне очень хочется поговорить с этими хорошо одетыми молодыми людьми, за большие деньги придумывающими для нас этот нечеловеческий язык. Спросить: «За что?» В глаза посмотреть, на худой конец.

А вы не заметили, с какого момента реклама перестала обращаться к вам на «вы» и начала беспардонно тыкать? Недавно. «Как?! Ты еще там? Они уже здесь!» Так, видимо, доверительней.

Вижу у дороги большой рекламный щит какой-то стоматологической клиники (они у нас все в один день вдруг стали называться американскими, французскими, немецкими) и читаю: «Немцы предельно внимательны». «Стоп, – говорю я себе, – это же привет от доктора Геббельса!» То есть немцы предельно внимательны. А французы, наоборот, нет. А русские еще и туповаты. Ребята, вы что, с ума сошли?

А как вам сеть ресторанов восточной кухни под общим названием «Япошка»? На очереди армянские рестораны «Армяшка» и ресторан кошерной кухни «Жиденок». Что с вами, господа?

Ничего, ходим. Не вникаем.

Хаваем.

А мне, дураку, казалось, что оскорбление нации – подсудное дело.

А как трогательны провинциальные попытки соответствовать духу времени! Вы не увидите в маленьком городе магазин с вывеской, скажем, «Электроника». Нет! Это непременно будет «Мир электроники». Так сейчас надо. «Планета колготок», «Вселенная лифчиков»! И под этим – замурзанный ларек.

Ну и напоследок – шедевр: «Секонд-хенд – новая коллекция».

Весь день ходил счастливый.

Лет двадцать назад, помню, одна журналисточка спросила у меня, почему в песнях «Машины» так часто звучит слово «дом».

Я удивился – не обращал внимания – стал считать. Оказалось, и вправду очень часто попадается. Что-то я там такое имел в виду.

Если говорить о буквальном значении слова «дом» – не думаю, что то, что являлось домом в моей юной жизни, могло вдохновить меня на песню или хотя бы на поэтический образ. Довольно долго мы жили в коммуналке в самом центре Москвы, и это было отнюдь не поэтическое место, какие бы старые песни о главном нам сейчас ни пели. Помню в основном богатое смешение запахов – от социально-общественных до глубоко личных. Социально-общественным пахла (нет, всё-таки воняла) рыжая мастика, которой жильцы по очереди согласно расписанию натирали пол – паркет из трех пород дерева, русский классицизм, оставшийся от хозяев-графьев, и его строгий рисунок проступал сквозь рыжую гадость, как лик иконы сквозь копоть. Социально-общественным пахло на кухне, где на четырех плитах одновременно булькала, испуская пар, нехорошая еда. Тут же сушилось на веревке кое-какое бельишко – предмет постоянных скандалов. Сейчас с придыханием говорят, что решили наконец вернуться к нормативам, по которым в те светлые времена делали для трудящихся еду – колбасу, сыр, пельмени и прочие радости. Ну-ну. Нет, нормативы наверняка были, но какое же отношение они имели к тому, что время от времени выбрасывали в магазины? Ничего – лет через десять умрет последний человек, который помнит, что это было на самом деле, и врать можно будет уже без оглядки.

Про личные запахи умолчу – скажу только что палитра была богатая. Утлая общая раковина-ванна с постоянно забитым сливом возможности помыться не давала, в баню полагалось ходить раз в неделю (это полагалось!), дезодорантов советская власть еще не ведала, а одеколон «Шипр» и духи «Красная Москва» картину скорее обогащали. В общем, вряд ли всё вышеописанное вдохновило бы автора на создание произведения, воспевающего дом. Впрочем, автор в те годы был крайне молод и никаких песен еще не писал.

Потом мы с семьей переехали в отдельную квартиру на Комсомольском проспекте. (Чудо! Стих Маяковского про ванную помните?) Комсомольский проспект представлял из себя длинную, до Фрунзенского вала череду строящихся и только намеченных к стройке домов вперемежку с остатками бараков, и всё это было очень далеко от центра Москвы – окраина! Потом я женился, и мы с женой переехали на площадь Гагарина – от любимых, но слишком заботливых родителей. Это уже был дом. Почти. Потом я развелся и уехал в подмосковную Валентиновку в дом, рожденный фантазией безумного художника дяди Паши, пожарника по профессии. В свое время я написал про это сооружение и его гостей целую книжку, которая так и называется – «Дом», и нет смысла повторяться. Давайте-ка я расскажу про дом сегодняшний.

Все мои друзья четко делятся на две категории. Одни живут в центре Москвы и не имеют ни малейшего желания перебираться за город, другие, напротив, живут за городом и не представляют своей жизни в Москве. Я из второй категории. Какая бы у тебя ни была квартира, постоянное ощущение того, что за тонкими перегородочками слева, справа, над тобой, под тобой не имеющие к тебе отношения люди спят, веселятся, плачут или готовят преступление, делает твою жизнь невыносимой. В детстве мама взяла меня с собой в виварий – стена одинаковых клеточек до потолка, в каждой клеточке – морские свинки. Они уже обречены, просто не знают об этом. Запомнил на всю жизнь.