Мода и гении - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Хорошилова cтр.№ 50

Казалось, публика у него в руках, он подчинил, ослепил, очаровал ее, как он подчинял и очаровывал врагов. Казалось, она готова принять и полюбить все, что он сочинит, она не видела ошибок, не замечала пороков. И Уайльд делал все больше ошибок и остервенело предавался порокам. Он презирал зрителей — и теперь, опьяненный славой, даже не пытался это скрыть.

«Публика, — говорил он, — являет собой прожорливое чудище с диковинными пристрастиями». Он бесстрашно дразнил это чудище своими непонятными и неуместными выходками. После триумфальной премьеры «Веера леди Уиндермир» зал приветствовал драматурга стоя, вызывал аплодисментами на сцену. Драматург заставил себя упрашивать и ждать. Наконец вышел — в черной бархатной куртке с зеленой гвоздикой в петлице, брюках оттенка лаванды, пестром расшитом жилете. В розовато-лиловой перчатке держал немыслимую зажженную сигаретку. Это была издевка, острая иголка в брюшко раздобревшей во всех смыслах публики. Но то, что он произнес, затянувшись и выдержав паузу, было настоящим издевательством: «Дамы и господа! Сегодняшний вечер доставил мне огромное удовольствие. Актеры восхитительно исполнили эту чудесную пьесу, и вы восприняли ее чрезвычайно тонко (он сделал язвительное ударение на „чрезвычайно“). Поздравляю вас, господа актеры, с огромным успехом. Он убеждает меня в том, что вы оцениваете пьесу столь же высоко, как оцениваю ее я».

Овации стихли, публика зашипела, стала покидать зал. Прессу эта выходка возмутила не меньше, многие осудили и сигаретку, и полную презрения речь. И даже приятели не одобрили такое поведение: «Ce monsieur начинает действовать на нервы», — признался писатель Генри Джеймс. Его мнение разделяли многие. Но Уайльд ликовал: ему понравилось играть с огнем, он нашел забавным хлестать лица зрителей розовато-лиловой перчаткой. И вскоре повысил градус презрительности. Когда его вызвали после предсказуемо успешной премьеры «Женщины, не стоящей внимания», он появился на сцене в белом жилете, сюртуке, с букетиком миниатюрных лилий в петлице. Оглядел зал, дождался тишины и произнес: «Дамы и господа, я должен с сожалением известить вас о том, что мистера Оскара Уайльда в театре нет». Зал загудел. А писатель подумал, что одержал очередную победу над «прожорливым чудищем», не понимая, каким мстительным оно может быть.

Он столь же цинично и смело отдавался порокам практически на глазах публики, не пытаясь скрывать свои «противоестественные» чувства и сомнительные романы с продажными «пантерами». Их было много, этих юных алчных «пантер», — не только в Лондоне, но и во Флоренции, Неаполе, Монте-Карло, Блиде, Алжире. Он щедро им платил и осыпал подарками, ничуть не беспокоясь тем, что они умыкали его восторженные письма о «греческой любви» и потом требовали за них выкуп. Уайльд все им прощал.

В этот золотой имперский период, когда он стал знаменит и дерзко порочен, его костюм сделался элегантно скромным, почти буржуазным. Об эстетизме напоминали только лилия или зеленая гвоздика в петлице, крупные перстни и декадентские оттенки лайковых перчаток. Своей внешностью и поведением Уайльд как бы повторял сюжет «Дориана Грея». Пристойный городской костюм был маской сродни той, какую носил герой романа. В то время как внешность Уайльда оставалась безупречной и похвально буржуазной, его характер портился, душа преждевременно состарилась. И возможно, он вскоре потерял бы смысл жизни, насытившись всеми земными удовольствиями, и вместе с этим утратил бы способность писать. Но вмешались обстоятельства. Уайльд неожиданно стал протагонистом любовной драмы, которую сам же сочинил.

Ее сюжет хорошо известен. Маркиз Куинсберри, узнав о связи своего сына Альфреда Дугласа с Уайльдом, потребовал прекратить отношения. Словесные угрозы не помогли. Букет овощей, который он готовился бросить в лицо писателю в театре, перехватила полиция. Разъяренный маркиз не нашел ничего лучшего, как оставить швейцару клуба «Албемарл», где писатель бывал, карточку с красноречивой надписью: «Оскару Уайльду, выставляющему себя сомдомиту». С нее началась череда печальных событий. Драматург опрометчиво подал в суд за оскорбление, но Куинсберри, ожидавший такого выпада, подготовился на славу. Его агенты собрали информацию о бурной личной жизни писателя, предоставили судье список «пантер», и Уайльд вынужден был отозвать иск, признав маркиза невиновным. Но было уже слишком поздно. Имея на руках улики, судья подписал ордер на арест драматурга «по обвинению в непристойном поведении».

Когда два аккуратных детектива появились в его гостиничном номере, грузный, отяжелевший от рейнвейна Уайльд едва смог подняться из мягкого укачивающего кресла. Он растерянно ощупывал рукой пустоту и наконец ухватил свое пальто и еще какую-то книжку в желтой, кажется, обложке. Сопровождаемый бравыми усачами, он выбрел на улицу, где уже поджидали репортеры. Они жадно гудели у полицейского участка на Боу-стрит, куда Уайльда привезли в полицейском кебе. Многие заметили в руках драматурга желтую книжицу и приняли ее за декадентский журнал Yellow Book. Газеты вышли с заголовком: «Оскар Уайльд арестован с „Желтой книгой“ в руке!»

Трагикомичность ситуации была в том, что, во-первых, писатель не любил это издание и взял с собой в участок роман Пьера Луиса «Афродита» в желтом переплете. Во-вторых, эта ошибка репортеров вызвала большой переполох в редакции самого Yellow Book, сотрудники которого поверили газетным байкам и теперь ожидали полицейских. Издатель журнала Джон Лейн мгновенно распорядился изъять из продажи книги Уайльда, которые они опубликовали. Он уволил главного художника «Желтой книги» Обри Бёрдслея. Это не помогло — на Лейна и его редакцию посыпались обвинения в декадентстве и содомии. И все это лишь потому, что Уайльд, едва державшийся на ногах от вина и страха, случайно схватил книжицу в желтой обложке.

Впрочем, у истории были не только трагикомические последствия. С легкой и пьяной руки Уайльда желтый цвет превратился в символ бунтарей и авангардистов, живших, как драматург, на грани и творивших вопреки — времени, морали, цензуре. Желтый стал боевой раскраской либерального Парижа. В желтой кофте читал свои ершистые стихи Маяковский. Желтый был символом декадентского мистического Петербурга. В электрическую желтую магму итальянских футуристов углами валились трамваи, прохожие, бетонные города. Лимонно-желтый оттенок выбирали поклонники Уайльда, отдавая в переплет его сочинения.

Драматург, конечно, не думал тогда ни о случайной книжице, ни о ее вызывающем цвете. Он готовился к мучительным испытаниям, на которые обрек себя сам, решив свое будущее в отеле «Кадоган» пятого апреля девяносто пятого года в пять часов дня. Сценарий уже написан, роли розданы, декорации построены. Все готово. Все ждали выхода Оскара Уайльда.

Это был его последний триумф. 26 апреля он предстал перед судом — похудевший, осунувшийся, бледный, стриженный короче обычного, в аккуратном сюртуке с неизменной бутоньеркой, оживлявшей его сумрачный трагический облик.

Сначала были пошлые вопросы о клубах, притонах, ненасытных «пантерах». Чарльз Гилл, черно-белый накрахмаленный обвинитель, сыпал именами и неприятными фактами. Выпрошенные подарки, подсмотренные ужины в ресторанах, подслушанные часы оплаченных утех, женские платья, мужские свадьбы, алкоголь, испачканные простыни, вульгарности, «непристойные действия»… Уайльд тихо все отрицал, увиливал, сбивался, противоречил себе. Гилл торжествовал: заставил подсудимого запутаться в фактах его беспутной личной жизни. Но затем перешел к материям высоким, к связи писателя с декадентским журналом «Хамелеон», к поэтическому творчеству Альфреда Дугласа.