Тайна булгаковского «Мастера…» - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Филатьев cтр.№ 110

«… утром провожала М[ихаила] А[фанасьевича]в театр — он очень плохо себя чувствовал, тяжело волновался».

16 мая:

«Сегодня М[ихаил] А[фанасьевич] лежит целый день — дурно себя чувствует».

Зато 17 мая настроение мгновенно улучшилось — после звонка по телефону:

«— Михаил Афанасьевич? Вы подавали заявление о заграничном паспорте? Придите в Иностранный отдел Исполкома, заполните анкеты — Вы и Ваша жена. Обратитесь к тов[арищу] Бориспольцу. Не забудьте фотографии».

И Булгаковы помчались в Исполком:

«На столе лежали два красных паспорта… Борисполец сказал, что паспорта будут бесплатные. „Они выдаются по особому распоряжению, — сказал он с уважением. — Заполните анкеты внизу“.

И мы понеслись вниз. Когда мы писали, М[ихаил] А[фанасьевич] меня страшно смешил, выдумывая разные ответы и вопросы. Мы много хихикали, не обращая внимания на то, что из соседних дверей вышли сначала мужчина, а потом дама, которые сели за стол и что‑то писали».

Когда анкеты были заполнены, Булгаковым объявили, что уже поздно — паспортистка ушла. Посоветовали прийти 19‑го.

«На обратном пути М[ихаил] А[фанасьевич] сказал:

— Слушай, а это не эти типы подвели?! Может быть, подслушивали? Решили, что мы радуемся, что уедем и не вернёмся?.. Да нет, не может быть. Давай лучше мечтать, что мы поедем в Париж!

Н всё повторял ликующе:

— Значит, я не узник! Значит, увижу свет!

Шли пешком, возбуждённые… М[ихаил]А[фанасьевич] прижимает к себе мою руку, смеётся, выдумывает первую главу книги, которую привезёт из путешествия.

— Неужели не арестант?!

Это — вечная ночная тема: Я — арестант… Меня искусственно ослепили…

Дома продиктовал мне первую главу будущей книги».

Запись в дневнике от 19 мая гласит, что ответ о паспортах «переложили на завтра».

23 мая:

«Ответ переложили на 25‑е».

25 мая:

«Опять нет паспортов. Решили больше не ходить. М[ихаил] А[фанасьевич] чувствует себя отвратительно».

В эти же дни (в двадцатых числах мая) неожиданно позвонили Борису Пастернаку. Из Кремля. У телефона был Сталин. Поприветствовав поэта, и поговорив на разные «творческие» темы, вождь стал спрашивать об Осипе Мандельштаме. Дескать, как относятся к нему его коллеги по перу, считают ли настоящим поэтом. А в конце разговора вопрос и вовсе был поставлен ребром:

«— Но ведь он же мастер, мастер?».

Пастернак ушёл от прямого ответа. И до конца дней своих уверял всех, будто он просто не понял, что именно хотел услышать от него вождь…

А ведь Борис Леонидович был хорошо знаком с творчеством Данте Алигьери. И не мог не знать, что великий поэт эпохи Возрождения предложил (в XXIII эпистоле) четыре уровня рассмотрения стихотворного текста: буквальный, аллегорический, моральный и анагогический. Но Пастернаку и голову не приходило, что всё это могло иметь отношение к Мандельштаму.

Пастернак многого тогда не знал.

К примеру, ему ничего не было известно о том, что в мае 1934‑го Н.И. Бухарин уже написал доклад о поэзии к предстоящему съезду советских писателей. Написал и представил свой труд на утверждение Сталину. Генсек одобрил написанное.

У Бухарина нет ссылок на Данте. В его докладе использованы более древние источники:

«Уже в старинной индийской поэзии имелось развитое учение Анандавардханы (X век до нашей эры) о двойном, „тайном „смысле поэтической речи. По этому учению — не может быть названа поэтической речь, слова которой употреблены только и исключительно в прямом, обычном смысле. Что бы ни изображала такая речь, она будет прозаической. Лишь тогда, когда она, через ряд ассоциаций, вызывает другие „картины, образы, чувства», когда «поэтические мысли сквозят, как бы просвечивают через слова поэта, а не высказываются им прямо“, — мы имеем истинную поэзию. Таково учение о „дхвани “, поэтическом намёке, скрытом смысле поэтической речи».

Все сведения о древнем учении «дхвани» Бухарин почерпнул (он прямо сказал об этом) из «Журнала министерства народного просвещения» (май 1902 г. Санкт‑Петербург), где была напечатана статья академика Ф. Щербатского «Теория поэзии в Индии». Труд этот послужил основой для выявления истинных (с бухаринской, точки зрения) мастеров советской поэзии:

«Таков Борис Пастернак, один из замечательнейших мастеров стиха в наше время…

Сельвинский — несомненно революционный, очень большой, настоящий и притом культурный мастер стиха».

Осипа Мандельштама в этом списке не было. Скорее всего, потому, что в руки вождей уже попало написанное им стихотворение.

Вот Сталин и спрашивал у «одного из замечательнейших мастеров стиха», является ли поэт, попавший в казематы Лубянки, «мастером». Иными словами, вождь хотел узнать, есть ли в манделыитамовских строчках какой‑то иной (не антисталинский, не антисоветский) смысл? Или в них — только то, что лежит на поверхности? (Об этом, видимо, говорил на допросах огепеушникам сам Осип Эмильевич).

Пастернак от прямого ответа уклонился. И тем самым невольно «сдал» Мандельштама безжалостной власти. Автора стихов о кремлёвском горце приговорили к высылке в Воронеж.

1 июня в дневнике Елены Сергеевны появилась очередная запись:

«Была у нас Ахматова. Приехала хлопотать об Осипе Мандельштаме — он в ссылке».

«Хлопоты» Анны Андреевны Ахматовой были денежные. Впоследствии она напишет в «Листках из дневника», что жене Мандельштама позвонили и сказали: если она хочет сопровождать мужа в ссылку, пусть приходит на Казанский вокзал тогда‑то и туда‑то. Вот две женщины и пошли…

«… пошли собирать деньги на отъезд. Давали много. Елена Сергеевна Булгакова заплакала и сунула мне в руку всё содержимое сумочки».

В той же дневниковой записи (от 1 июня) Елена Сергеевна вновь тревожилась о здоровье мужа:

«М[ихаил] А[фанасьевич] чувствует себя ужасно — страх смерти, одиночества. Всё время, когда можно, лежит».

Вызвали врача:

«Нашёл у него сильное переутомление. Сердце в порядке».

С этого момента Булгаков перестал выходить из дома один — ему было страшно.

Что же касается заграничных паспортов, то в них в конце концов отказали. И с этим тоже пришлось смириться.

Жизнь продолжается

2 июня 1934 года в дневнике Елены Сергеевны появилась не совсем обычная запись. В тот день вечером Булгаковы пришли в гости к Павлу Сергеевичу Попову (они его называли Патей). Ещё накануне Михаил Афанасьевич жутко страдал от «переутомления», а тут вдруг все хворобы как рукой сняло: