Взгляд змия - читать онлайн книгу. Автор: Саулюс Томас Кондротас cтр.№ 9

Что же ему делать, ему, влюбленному, не находящему себе места? Много ночей напролет он не мог заснуть, слушая скрипы половиц старого дома, куря едкий табак и напевая вполголоса грустную песенку о своей несчастной любви. Вот он вздыхает, долго, протяжно, будто уснувшая на страже овчарка, снова набивает трубку и затягивается коричневым дымом, от которого вся его внутренность приобретает коричный оттенок.

Он знает еще один способ заполучить девушку, склонить ее к себе, но этот способ – последний. Невероятными кажутся ему свои же предчувствия. Есть еще способ, который, так уверяют люди, никого никогда еще не подвел. Это Слово.

Никто не знает истинной силы слова, всей сверкающей мощи его. Мир был сотворен одним словом, а сколько в нем разных вещей. Неисчислимое разнообразие животных и растений, горы, леса, реки, долины, равнины, моря. Солнце, луна и звезды на кремнеподобной небесной тверди. Времена года. Под землей, на земле, под водой, на воде и в воздухе. Все создано из слова. А необъятность рода людского, говорящего на всевозможных языках, страдающего, умирающего, радующегося, здорового люда, больного, веселых и грустных людей, невеликих, как кошки, или громадных, как деревья. Они тоже из слова. Вороны, кружащие над заснеженным полем, – из слова, валяющиеся на солнцепеке собаки, человек, спускающийся с гор, и другой, на нее взбирающийся, слепой попрошайка, протягивающий руку за милостынею, мальчик, играющий в травах на бирбине ^[6], девочка, прячущаяся от дождя под липой (он вымочил насквозь ее рубашку: видны остренькие, как у кошки, соски маленьких грудей), лесоруб, поедающий сало с краюхой хлеба и луковицей, которые ему положила жена, кузнец, глядящий на красный закат (он только что трахнул жену лесоруба), умирающий старик с восковой кожей (он вперил взгляд в первые снежинки за окном), роженица, которую держат вчетвером здоровые мужики, сеятель с ватагой грачей, клюющих падающее в почву зерно, – все создано из слова.

Действие не сравнить со словом. Тот, кто курит трубку, захотев, чтобы ему приснилась его желанная, пришпиливал к дверному косяку мух и оставлял их, пока не сдохнут. Он прятал иглу под подушку, не переставая думать о Ней, и ночью Она приходила к нему в сон, беседовала с ним. Во сне он был весел, такой, какие нравятся девушкам, и они вместе проводили время до утра. Такова сила действия. Но оно может сделать человека счастливым только во сне. В действительности все решает слово.

Он положил трубку на стул, сел в постели, прямой, с закрытыми глазами, перекрестился, вдохнул и вполголоса произнес:

– Кому мила, жаль только не моя. Супротивник я Богу, солнцу ясному, месяцу белесому, звездам белым. Не жизнь мне без тебя, как не жизнь земле без водицы. Иссохла гортань моя, пожелтели зубы, сохни, девонька малая Евфемия по мне, Криступу, денно и нощно, чтобы ни в еде не наелась, ни в питье не напилась. Как не может без мамоньки дитя малое, так и я без тебя не выдюжу. Неприятель я всего света белого – солнца и месяца, всех дерев, всего творения, – за бабу эту ядреную перед Господом. Аминь, аминь, аминь.

Вздохнув, он утер снова вспотевший лоб краем одеяла, бросил взгляд на трубку, но курить не хотелось. Полежал с открытыми глазами, размышляя, что будет, если заговор утратит вложенную в него силу. Заговор старинный, перешедший к нему от деда, могло и забыться словечко-другое. Кто его знает, ни в чем нельзя быть до конца уверенным… Но другого способа присушить к себе девушку он не знал. Оставалось верить. Когда все кончается, вера все равно остается. Он вспомнил слова из проповеди: «Илия был бедный человек, подобный нам, и молитвою молился, чтобы не было дождя: и не было дождя на землю три года и шесть месяцев. И опять помолился: и небо дало дождь, земля произрастила плод свой» ^[7]. Вера произнесшего заклятие была велика, как гора. Вполне возможно, что так верить – ошибочно. Произнесший заклятие задул свечу и заснул прямо в сенях, исполненный надежды, что просыпался не зря. Внутри его теплились угольки, чей жар придавал сил вере в то, что противиться суровости мира возможно.

Сивер сменил гнев на милость, вой его стал ровен, монотонен, порывы и шквалы улеглись.

Наедине с собой у человека нет имени. Он просто «я», не больше. Имена даны людям, чтобы выделиться среди других, таких же как они. Вот и он, Проснувшийся Среди Ночи, был безымянен, но едва рассвело, и он умылся леденящей колодезной водою и оделся, как тотчас же был назван по имени.

Одинокие любят ограничивать себя, – сейчас есть, что есть, и довольно. Поиск еды – это действие, связанное с общением, и одинокие не избегают его. Потому, лишь только в дверь постучали, Проснувшемуся Среди Ночи подумалось, что ему нечем угостить гостя. Он поднялся из-за стола, на котором стоял только стакан дымящегося мятного чаю, несколько ломтей хлеба и три-четыре кружка скиландиса ^[8], и пошел открывать. За порогом стоял краснощекий малец, изо рта у него валили клубы пара.

– Слава Иисусу Христу, Криступас, – произнес мальчуган и рассмеялся.

– Во веки веков, муже, – ответил Приобретший Имя. – Чего пришел?

Мальчик был невысокий, коренастый, руки-крюки. Штаны из дерюжки с затвердевшей на провисших коленках грязью, накинутый на плечи зипун нараспашку, сбитые клумпы ^[9]. Под зипуном только сорочка с распахнутым воротом. Казалось, что от холода ему лишь веселее.

– Мать Пиме просила, чтобы зашел к ней, шкап починил. Дверца, говорит, отвалилась.

Глаза Криступаса засверкали, уголки губ дрогнули, и мальчик подумал, что он вот-вот улыбнется.

– Воистину, – сказал Криступас. – Так оно и есть.

Малец удивленно таращился на него.

– Что воистину, Криступас? Может, ты того?.. – он покрутил пальцем у виска.

– Скажи ей, что зайду, – молвил Криступас.

– Коли зайдешь, то и говорить не стоит. Мне не в ту сторону.

Мальчуган снова рассмеялся, как бы без видимой причины, просто от своей детской радости, ведь в таком возрасте тебе кажется, что все в мире складывается как нельзя лучше. Криступасу пришелся по душе его смех. Ночь прошла, и его переполняла чуткость.

Подкинув в горящую печь несколько бревнышек, он снова сел пить чай. Позавтракав, надел темно-серый шерстяной жакет, бросив взгляд на хмурый пейзаж за окном, закутался в кафтан, обулся – ботинки по такому случаю были смазаны салом – и вышел из дому.

– У ненастья зубы злее волкодавьих, – бросил, входя в дверь. – Мир дому сему. Пришел, как звали.

Крупная женщина, на вид лет сорока пяти, вытерла руки о фартук.