Последнее странствие Сутина - читать онлайн книгу. Автор: Ральф Дутли cтр.№ 54

Нет, я тоже был здесь.

И с тех пор ни разу не уходили, заметил я с сарказмом, нарочно стараясь его спровоцировать.

Нет, но я часто прихожу сюда. Я наблюдаю иногда, кто стоит перед ним. Вас я никогда не видел, вы, вероятно, здесь впервые.

Вы ошибаетесь, я много раз стоял здесь, когда жил совсем рядом. Вы, должны быть, часто меня пропускали. Почему вы наблюдаете за людьми? Что вам с этого? Вам не кажется, что нет ничего более пошлого, чем наблюдать за людьми на кладбище? Наслаждаетесь их несчастьем, их горем? А потом радуетесь, что все еще живы и выпиваете аперетив на бульваре Распай?

Я был на похоронах. В среду, 11 августа 1943 года, в 14 часов.

Откуда вы узнали о них? Мари-Берта Оранш указала в объявлении «кладбище Пер-Лашез», так оно и было напечатано, по-видимому, чтобы обмануть оккупантов и их пособников, и потом, в последний момент, зачеркнула «Пер-Лашез» и от руки подписала «Монпарнас».

О, у нас есть свои источники. Верьте или нет: я был на похоронах. Не у самой могилы, но очень близко. Я незаметно стоял у дерева, вон там.

И он указал тростью точное место.

Пикассо стоял здесь, а Кокто – там. Обе женщины стояли ближе всего к могиле.

Он показал конкретные места. Макса Жакоба не упомянул. В самом деле, его присутствие сомнительно. В то время он скрывался у монахов в Сен-Бенуа-сюр-Луар и никак не успевал на похороны в Париже. Для такого, как он, дорога от Луары до Парижа в оккупированной стране становилась бесконечно длинной, Сутин проделал почти такой же путь во время своего последнего странствия. Однако, возможно, Пикассо был прав, когда сказал: Макс – это ангел. В таком случае искусство полета было ему не чуждо, и он действительно мог вовремя прибыть 11 августа 1943 года на кладбище Монпарнас.

Что вы там делали? Зачем вы за всем следили, если вы не принадлежали к скорбящим?

В некотором смысле я принадлежал к ним. Но я не могу вам этого объяснить. Я утверждаю только одно: в 1943 году я был здесь.

Вы не назовете мне, по крайней мере, свое имя?

Не имеет смысла. Вы не можете меня знать.

И все-таки назовите мне его, имена приятны для памяти.

Арман Мерль.

Имя мне ни о чем не говорило. Но я был рад, что мне повстречался «мерль», то есть дрозд. Почему бы нет? В птичьих именах есть что-то воздушное, словно слышишь в ушах пение.

Кто вы? В какой полиции вы тогда служили?

Но этот Мерль продолжает с отчетливой дерзостью в голосе:

Не смейтесь над теми, кто наблюдает за другими людьми. На то есть свои причины, если они заводят дела, ведут расследования, добавляют одну деталь за другой, постепенно складывая всю мозаику. Вы-то сами, вероятно, из тех легкомысленных авторов, которые подхватывают пару пустых фактов и сомнительных анекдотов, а остальное высасывают из пальца. А потом демонстрируют миру свои бесстыдные выдумки.

Я хотел возразить, но он продолжал дальше:

Не обманывайте себя. Не воображайте, что вы чем-то лучше добросовестных агентов из тайных полиций всего мира. Это они – служители истины, не вы. Они двигают вперед всеобщее расследование. Мир создан, чтобы закончиться грандиозным, всеохватывающим процессом. Не романом. Писатели – не что иное, как лжецы.

Я даже не мог почувствовать себя оскорбленным, не исключено, что он был прав. В любом случае, никакие возражения не смогли бы его остановить. И так он беспрепятственно продолжал говорить:

Мы ставим себя на место субъектов, которые нас интересуют. Нам нужно знать о них все. Хотя должен вам признаться: никакой психологии не существует. Это просто фантазия. Из голов людей нельзя извлечь шаблонов. Каждая голова – особенная. Человек полон противоречий, ничего невозможно предсказать. Каждое действие странное и необъяснимое. Я понял это только к концу моей карьеры. Поверьте мне: у вас нет никакого права ставить себя на место другого. Он – это не вы. Он – другой. Может статься, вы когда-нибудь напишете целую книгу о последних днях художника. Я тоже пытался, но предпочел остаться при своих папках. Время слишком коротко.

Вы были, вероятно, шпионом, наблюдали похороны Сутина с безопасного расстояния, записали известные вам имена? Может быть, даже фотографировали? Могу я посмотреть на фотографии? Троих мужчин вы, конечно, узнали? Но женщин? Хотя, возможно, женщин в вашей папке тоже хватало, так что вам не составило труда их идентифицировать?

Ни словом не отреагировав на мои вопросы, он хладнокровно продолжал дальше, явно искушенный в литературе тайный агент:

Внутренний монолог вам ничего не даст, вы это поймете. Вы увидите, что он недопустим. Это ложная перспектива. И его открытие – самая большая ложь в лживом царстве литературы. Вы не можете просто так переселиться в другого человека и болтать от его имени, это было бы величайшим преступлением. И еще одно: он был великим молчуном. Не нужно приписывать молчуну не его слова. Он не хочет этого. Если вы не способны обойтись без поэтических вывертов, поищите их в другом месте. Вы осознаете свое поражение, и вам придется писать книгу заново. От начала до конца. Ни разу «я», только «он». Никогда чистого прошедшего, всегда только нечистое настоящее. Вы проигнорируете все советы и потом горько пожалеете об этом, потому что будете вынуждены начинать свое расследование сначала. И поделом. Тогда вы вспомните обо мне и станете проклинать себя за то, что не послушались практика. Подчеркиваю: никакого внутреннего монолога. Это вредит следствию. Не пересаживайте свой голос в голову молчуна. Не нужно.

Теперь он повернулся и, как не здоровался вначале, так и теперь не прощаясь, с оскорбленным видом исчез среди могил. Уже через десять секунд его нигде не было видно.

Но одна могила всегда была для меня любимой, когда я ходил по моим знакомым маршрутам, останавливаясь на станциях воздушной географии мертвых. И в этот раз я также не хотел покидать любимый мной парижский некрополь, не навестив ее. Тем более теперь, после странной встречи со стариком. Она несет на себе самое прекрасное изречение, которое сумело сочинить кладбище. Могила принадлежит Сесару Вальехо, перуанскому поэту, родом из деревни в Андах, которого в 1923 году судьба забросила в Париж. Он мечтал о братской республиканской Испании и умер в 1938 году от поздних последствий малярии. Никто никогда не навевал столько поэзии на камень: Я лег снегами, чтобы ты спала. J’ai tant neigé pour que tu dormes. Снег и сон… «Я», как погодное условие, и окутанное нежностью «ты», которое хочется убаюкать. Потому что ему не спится.

Однако в тот день я никак не мог отыскать могилу, чего со мной еще не случалось. Я был сбит с толку и злился на самого себя. Прошло уже так много времени? Я перепутал кладбище? В восьмидесятых, когда я еще жил здесь, у меня был свой внутренний компас, по которому я всегда выходил на нужное место в этом море могил. Потерял ли я компас, испортилась ли стрелка? Пришлось обратиться к одному из служащих в форме, которые охраняют тут смерть.