Если есть рай - читать онлайн книгу. Автор: Мария Рыбакова cтр.№ 34

Да. Я лежу с открытыми глазами и слежу, не встанет ли она. Чтобы успеть убежать. Я иногда днем прихожу поспать на этой лавочке.

Расскажи Марье (так мы звали нашу классную, Марию Васильевну).

Ты серьезно? Учительнице? Чем же это она сможет помочь, интересно. Только ты тоже ей не рассказывай. Помни, ты поклялась своим здоровьем.

Но вдруг мать тебя убьет? Она же сумасшедшая.

Нет, сказал Юлик. Она нормальная. Просто на нее иногда находит.

Ты можешь пойти жить к своему папе?

Юлик уставился на меня так, будто я сказала глупость, и сказал с напором: я даже не знаю, кто он.

Достав из пачки еще одну сигарету, Юлик, не зажигая, взял ее в рот.

Если хочешь, живи у нас, предложила я.

Спасибо, сказал он. Но я не смогу. Потому что как я ей это объясню?

Он вынул незажженную сигарету изо рта и положил обратно в пачку.

Можешь постеречь мой портфель, пока я посплю?

Я показала на свое плечо, чтобы он положил туда голову. Юлик положил голову мне на плечо, и спустя несколько мгновений его дыхание стало ровным.

В первый раз в моей жизни я сидела, не двигаясь, и охраняла чей-то сон. Наверно, поэтому я до сих пор храню память о запахе его волос и его молочно-белой коже, обо всем его теле, неожиданно вытянувшемся и подростковом. Но мне легче вспомнить его совсем детское лицо, чем то, похудевшее, скуластое, в последний месяц пятого класса.

Когда он проснулся, поднял голову и недоуменно посмотрел вокруг, не понимая, где находится. Потом он узнал меня (я надеялась, что, когда он меня видит, он больше не думает о моей вине). Мы поднялись и пошли по домам. То есть я пошла домой, а Юлик сказал, что ему еще хочется немного побродить. Мы распрощались на углу у булочной. В этой булочной раньше было много разного хлеба, от бородинского до рогаликов и калачей, но я уже несколько лет не видела ни калачей, ни рогаликов, а сейчас и вообще почти забыла, что это были за вещи – ищу иногда их фотографии в интернете, чтобы вспомнить хлебобулочное изделие эпохи застоя.

Дома я, как всегда, села за кухонный стол, чтобы делать уроки. В глубине сознания была мысль, что я должна обо всем рассказать. Но боялась, что если я расскажу Юликов секрет, то заболею какой-нибудь страшной болезнью. Воображение рисовало недуги, один другого страшнее: я кашляла кровью, слепла, мне ампутировали конечности, меня разбивал паралич. Юлик приходил к моей постели и держал меня за руку, он благодарил меня за то, что я спасла ему жизнь, а мой голос был слишком слаб, чтобы ответить ему.

Я открыла форточку, чтобы проветрить, но из соседней квартиры несло жареной рыбой, и форточку пришлось закрыть.

Вечером мы с матерью сели смотреть телевизор. Я продолжала мысленно обсуждать сама с собой, поделиться ли с ней тайной Юлика. Кажется, мы с мамой смотрели какое-то индийское кино, мама любила индийские фильмы и смотрела их часто. Об этом надо было рассказать Варгизу. Как и о том, что мои представления о любви я почерпнула из этих фильмов. Поскольку любовь там часто бывала жертвенная и трагическая – мать жертвовала собой ради сына, жена – ради мужа, сестра спасала сестру ценой собственного счастья, – индийский фильм составлял правильный фон для моих размышлений о том, пожертвовать ли собой ради спасения одноклассника.

Годы спустя я представляла себе, как все могло обернуться по-иному. Пока мы смотрели, как на экране танцуют и поют, я могла бы сказать матери:

«Мне надо рассказать одну вещь».

Она рассеянно ответила бы, не сводя глаз с телевизора:

«Ммм?»

«Юлик – мой одноклассник – сказал, что мама хочет его убить».

Мать повернула бы ко мне лицо. Она свела бы на переносице свои тонкие брови (я видела, как она их выщипывает, превращая в едва заметные линии над глазами) и переспросила бы:

«О чем это ты?»

«Юлик сказал мне, что видел ночью, как его мама занесла над ним нож».

Думаю, она бы мне сначала не поверила.

«Ему приснилось!»

«Нет, не приснилось. Он теперь каждую ночь не спит, боится, что она его зарежет».

«Ммм. Зарежет? Еще не хватало. Безумие какое-то».

Этого разговора не было. Мы продолжали сидеть и смотреть, пока фильм не кончился. Потом мать встала и выключила верхний свет, оставив гореть настольную лампу под красным абажуром. Мне всегда нравилась эта лампа, нравилось, каким загадочно-красным светом она заливает комнату (один раз мне показали кристалл, который светился зеленым в темноте, – это было еще лучше, еще загадочней нашей лампы).

Я смотрела на красную лампу. Жизнь неожиданно представилась чередой решений. Понять, какое решение правильно, было очень трудно. С сочинением про Венгрию, понятно, я сделала ошибку. Можно даже сказать, совершила преступление. А Юлик меня простил. Это было очень хорошее решение. А теперь – рассказать или не рассказать? Если я расскажу, может быть, я страшно заболею и умру. Или Юлик обо всем узнает, рассердится, и мы опять раздружимся.

Несмотря на детский возраст и на общую мою склонность верить во все сверхъестественное, мысль о страшной болезни удерживала меня недолго. Меня удержало другое.

Я решила, что Юлика я больше не предам. Как могла я снова предать его? Я уже обманула его с сочинением, и он простил меня. Он заставил девчонок снять стенгазету. Больше того: он доверил мне свою тайну. Он рассказал мне о самом страшном, что с ним случилось за всю его жизнь. Не одноклассницам, которые якобы за него заступились, не классной руководительнице, а мне. И потому мне ничего не оставалось, кроме как быть верной данному слову. Хранить его тайну. Бережно держать ее, как голову спящего Юлика у меня на плече.

Я хранила и хранила его тайну, пока не стало слишком поздно, и ее уже некому было рассказать.

И когда я поняла, что опоздала, я начала вести с матерью воображаемый разговор, который должен был произойти – но не произошел – в тот вечер, когда мы смотрели индийский фильм. Я вела этот разговор каждую ночь, лежа на спине, чтобы не дать слезам скатиться на щеки.

«Это тот Юлик, у которого припадки», – уточнила бы мать.

«У него был только один припадок. Когда нас принимали в пионеры».

«Да-да, помню. Хорошо, я поговорю с учительницей».

«Только не говори, что я тебе рассказала».

«А как я ей тогда объясню, откуда я про все это знаю?»

«Тогда попроси ее держать все в секрете».

Перед мысленным взором возникает картинка моей матери, спускающейся в голубом плаще (шикарном, но слишком теплом для майского дня) со школьного крыльца. Но может быть, мое воображение дорисовало эту картинку, когда я подумала о том, что моя мать сходила и поговорила с нашей классной руководительницей.

Юлик был все таким же, худым и сонным, еще более худым и более сонным, а мы – все остальные – веселились оттого, что погода стала теплой. Я помирилась с девчонками, которые написали про меня фельетон, мы прыгали через резиночку и говорили о том, как мы терпеть не можем весь мужской пол.