Грязь кладбищенская - читать онлайн книгу. Автор: Мартин О Кайнь cтр.№ 20

– Ох и жаль, что Господь Бог не накачал твое сердце ядом да не запихнул Нель прямо в глотку! А людей из Пастушьей Долины не было?

– Да ноги их там не было.

– А люди из Озерной Рощи?

– Двоюродную сестру Джуан Лавочницы из Озерной Рощи снесли на кладбище в тот же день… Это, конечно, неважно, но погода все это время стояла прекрасная. Мы как раз заканчивали стойло…

– А Штифан Златоуст там был? Ой, горе горькое…

– Купили жеребчика после Рождества…

– Помилуй тебя Бог, Шонинь! Уж ты не давай повода всему погосту говорить, что у тебя отродясь ума не было!.. Был там Штифан Златоуст?

– Да нисколечко. Но Патрик сказал мне, что он с ним говорил – днем, на ярмарке. И будто тот ему сказал: “Уверяю тебя, Патрик О’Лидань, даже если б я весь кровью изошел, я б на похороны явился. Я ж обещал…”

– “ … что приду на похороны Катрины Падинь, доберусь, даже если мне придется ползти на коленях, но клянусь тебе, я ничего не слыхал о них до того самого вечера, пока не узнал, что ее уже похоронили. От какого-то малого…” Вот такое он трепло, Штифан Златоуст!.. А что за гроб мне приготовили?

– Десять фунтов, Катрина. Славный большой сбор…

– Это ты про гроб или про алтарь говоришь? Хорошенькое дело, ты что же, совсем не слушаешь? В какой гроб меня положили? Гроб…

– Лучший гроб в мастерской Тайга, три бочонка портера и потина ^[55] хоть залейся. Выпивки было вдвое против обычного. Нель так ему и сказала. Но он все равно взял три по полбочки. Уж конечно, выпивки было выше крыши. Я сам, хоть и старик уже, выпил в тот вечер двенадцать кружек. Не считая того, что выпил, когда тебя принесли в церковь, и в день похорон. Правду сказать, Катрина, при всем уважении, с каким я к тебе отношусь, я бы не рискнул столько выпить, кабы знал, что у меня слабое сердце…

– А ты не слышал, сказал ли Патрик что-нибудь насчет того, чтоб хоронить меня на другом участке?

– У меня немного закололо в боку, а потом дышать стало совсем нечем. Сердце, спаси нас, Господи…

– Оставь ты свои истории, Шонинь. Послушай меня. Ты не слыхал, говорил ли Патрик что-нибудь насчет того, где меня хоронить…

– Уж без похорон-то тебя не оставили, Катрина, неважно, сколько выпивки там было. Даже я сам, хоть у меня слабое сердце и все такое…

– Свет не видывал большего олуха, чем ты, с тех пор как Адам съел яблоко! Ты слыхал, не сказал ли Патрик, на каком участке погоста он собирался меня хоронить?

– Патрик собрался хоронить тебя на Участке За Фунт, но Нель сказала, что Участок За Пятнадцать Шиллингов кому хочешь сгодится и что нет нужды бедному человеку впадать в такие расходы.

– Сука! Так и сказала? Так она и в доме тоже была?

– Прекрасного крупного жеребчика купили после Рождества. Десять фунтов…

– Это за жеребчика вы отдали десять фунтов? Ты же мне только что сказал, что десять фунтов были сборы на алтарь.

– Десять фунтов было на алтарь, это точно, Катрина. Десять фунтов двенадцать шиллингов. Без сомнения. Бриан Старший подтянулся, когда похоронная процессия подходила к концу пути, и хотел дать Патрику шиллинг, но Патрик не принял. А вот если бы принял, стало бы десять фунтов тринадцать шиллингов…

– Хорошо б этот шиллинг у него в глотке застрял! Бриан Старший! Как женщин искать, так этот мерзкий зудила не опаздывал… А теперь послушай меня, Шонинь Лиам. Послушай. Вот, молодец. Нель была в доме?

– Да она оттуда и не выходила. С той минуты, как ты умерла, и до тех пор, пока тебя не отнесли в церковь. Она единственная из женщин была в доме в день похорон. Я вернулся в комнату, чтоб набить пару трубочек табаку ^[56] людям с Паршивого Поля, а то они слишком робели зайти с улицы, и мы с Нель принялись разговаривать:

“Из Катрины прекрасная покойница, да смилуется над ней Господь, – говорю. – И обрядила ты ее замечательно…”

Тут Нель отвела меня в укромный уголок: “Ничего не хочу сказать, – говорит, – все-таки она была мне сестрой…” Вот честное слово, так и сказала.

– Ну, что же она сказала? Выкладывай…

– И когда я ее уже высыпал, дома, у меня в боку закололо, а потом вдруг стало нечем дышать. Совсем нечем! Сердце…

– Боже милосердный, спаси и помилуй! Вы с Нель стояли в углу комнаты, и она тебе говорит вот что: “Ничего не хочу сказать, Шонинь Лиам, она была мне сестрой…”

– Ну, честное слово, так и говорит. Не сойти мне с места, если не так было: “Катрина прилежно и тяжко трудилась, – говорит, – но не была такой чистоплотной, как другие люди, упокой, Господи, ее душу. Будь оно так, она бы лежала здесь гораздо красивей. Посмотри, какой грязный саван, Шонинь. Взгляни, что за пятна на нем. Какой стыд. Могла бы и выстирать свои погребальные одежды да отложить в сторонку. Если б она долго лежала, я не сказала бы и слова, а так каждый сразу заметил эти грязные пятна на саване. Чистота – великое дело, Шонинь…”

– Божечки! Мария, Матерь Господня! Я же их оставила чистыми, как стеклышко хрустальное, лежать в углу сундука. Это, должно быть, жена моего сына или детишки их испачкали. Или они – или те, кто выкладывал мое тело. Кто меня обряжал, Шонинь?

– Дочь Норы Шонинь и Нель. Посылали за Кать Меньшой, но она не пришла. Сердце, спаси нас, Господи…

– Какое еще сердце? Она же на спину жаловалась. Ты думаешь, раз у тебя сердце гнилое, так оно у всех гнилое. Почему Кать Меньшая не пришла?..

– Патрик послал за ней старшую дочку – не помню ее имени, а должен бы помнить, понимаешь. Но я скончался так внезапно. Сердце…

– Майринь ее зовут.

– Ты права, Майринь. Майринь, значит…

– Патрик послал ее за Кать Меньшой, да? И что она сказала…

– “Не пойду я больше никогда в ту деревню, – сказала. – Хватит с меня этого. Слишком долгий путь для меня. С таким-то сердцем”…

– Да не сердце, а спина, говорю я тебе. Кто меня оплакивал?

– Стойло уж было почти готово, кроме крыши. Я-то почти совсем не мог помочь парню, но все равно…

– И теперь ты ему тоже ничем помочь не можешь. Послушай меня, Шонинь. Вот, молодец! Кто надо мной плакал?

– Все сказали, какая жалость, что Бидь Сорха не пришла. Потому как если ей налить вдоволь портера…

– Божечки! Что же Бидь не явилась меня оплакать?

– Сердце.

– Сердце! Да с чего сердце-то? Бидь Сорха бесперечь на почки жаловалась, в точности как я. Что же она не явилась?