— Можешь разговаривать?
— Анна, дорогая, это ты? Слава богу! С тобой всё в порядке? Мне смерть как хотелось, чтобы ты дала о себе знать. Да, здесь безопасно. Я собиралась сегодня с утра поваляться в постели, но всё равно уже почти пора подыматься. Который у вас час?
Так чудесно было слышать ее голос.
— Поздний. У вас всё хорошо?
— Да, вполне. Астарот нам, конечно, всыпал, но я больше волновалась о тебе.
Я вкратце рассказала, как жила последние полгода, а потом сделала глубокий вдох и решилась:
— Послушай. Мне надо связаться с Каем.
Молчание.
— Анна, ты в опасности?
— Нет. Еще нет. Но мне реально надо с ним поговорить.
Марна вздохнула.
— Мне очень жаль, Анна. Честно. Но он просил меня ни в коем случае не давать тебе его номер. Если это что-то важное, могу передать ему сообщение от тебя.
На самом деле я ждала чего-то в этом роде, но услышав прямой отказ, всё равно вся сжалась.
— Ладно. Передай, что я прошу мне позвонить. — Я схватилась руками за край кровати.
— Не выйдет, — отрезала Марна.
— Но почему? — Я попробовала настаивать. — Разве вы не перезваниваетесь — ты, Кай, Джинджер, Блейк.
— Стоп, Анна, ни слова больше. Кай редко отвечает на мои звонки. Единственный, с кем он станет говорить, — это Блейк. Ужасно тебе отказывать, но я в самом деле считаю, что не должна встревать. А что тебя так взбудоражило?
Я хотела рассказать ей, но не могла. Нам вообще не следовало вести такие разговоры по телефону, и мы обе это знали.
— Вскоре мне понадобится с тобой повидаться, — прошептала я в трубку.
— Звучит интригующе. — По голосу я поняла, что Марна улыбается, и тоже улыбнулась, осознав, что когда-нибудь она будет свободна от отцовского контроля. Но спросила о другом:
— Как работа?
— Загружены с головой, разбиваем сердца дюжинами, — ответила Марна с каменным, судя по интонации, выражением лица.
— Отец наверняка вами гордится.
— Ужасно!
— Слушай, у меня к тебе странный вопрос. Что это за выражение — «упакованная сучка»?
Марна фыркнула.
— Так может обзываться только полный придурок. Или кто-то, кто очень разозлен.
Тут уж фыркнула я, потому что Марна назвала придурком Кая.
Мы помолчали.
— Пожалуйста, — зашептала я, не скрывая своего отчаяния. — Расскажи мне что-нибудь о нем. Мы с ним виделись вечером, и хотя он вел себя очень грубо, я знаю, что всё ещё небезразлична ему. Точно знаю. Пожалуйста.
— Хорошо! — Ее яростный шепот оборвал мои бесцеремонные уговоры, и в трубке настала гробовая тишина. На несколько секунд мне показалось, что Марна разорвала связь. — Так и быть, расскажу тебе одну вещь, которую знаю от него самого. На прошлой неделе он мне сознался, что у них в студии есть одна женщина, которая всё время набивается на разговор с ним, а он эти попытки игнорирует. Знаешь почему? Потому что это хорошенькая миниатюрная блондинка, к тому же ее зовут Анной. Очевидно, она напоминает ему о тебе.
Ее слова царапали меня изнутри.
— А что он еще говорил?
— Ничего. Больше я из него ни слова не вытянула, правда. Он и об этом-то мне рассказал только потому, что я к нему привязалась во время вечеринки, когда он был под кайфом.
— Под кайфом?
Мое сердце пустилось вскачь. Что он делал? Что-то курил? Нюхал? А мне-то что до этого, почему я дрожу всем телом? В последнее время у меня усилилась тяга к наркотикам. Вечеринок с наркотиками мне по большей части удавалось избегать, потому что демоны, к счастью, считали моей специальностью алкоголь, но не так давно я стала видеть сны о том, чтобы сдаться, и пусть всё идет своим чередом. Забыть об осторожности, об ответственности, ни о чем не думать… вместе с Каиданом… При этой мысли у меня вырвался сдавленный стон. Марна вполголоса выругалась.
— Возьми себя в руки. Я не должна была тебе этого говорить. — Она вздохнула. — И он вовсе не всегда такой. В тот вечер рядом с ним кружил шептун, потому-то он не мог сказать «нет», когда ему предложили наркотик.
Упоминание о демоне-шептуне отрезвило меня.
— Как ты думаешь, что с ним происходит? — спросила я Марну. — Он не хочет со мной говорить.
— Я думаю, у него шарики за ролики заскочили. Ты-то, понятно, хочешь верить, что он испытывает к тебе те же чувства, что и ты к нему, но что, если это не так? Я его очень люблю, и всё-таки он чудной. На него не угодишь. Я говорю это тебе для твоего же блага… — До чего же больно было слышать ее сочувственные интонации! — Отпусти его, дорогая. Если уж он что вбил себе в голову, то его не собьешь. Считай, что он для тебя потерян.
Потерян. Хриплый вздох застрял у меня в горле.
— Мне пора, — сказала Марна. — Вот-вот проснется Джинджер.
— Береги себя, — прошептала я.
— А ты себя, — тоже шепотом ответила она.
Мне хотелось прорыдаться — так, чтобы подушка промокла насквозь, — но глаза оставались сухими. В итоге я сползла на пол и, опустившись на колени, рыдала в подушку без слез. Я и сама знала, что должна отпустить Кая, раз уж он меня оставил, и все же рана, которую нанесли мне слова Марны, пульсировала как свежая. У меня никогда не будет того, что я хочу. Я пыталась с этим смириться, понимая, что когда-нибудь появится нечто, более значимое, чем моя жизнь с ее тревогами. И вот — свершилось. Но мне никогда не приходило в голову, что дело моей жизни будет сопряжено с такими муками и болью потери.
Нельзя, — сказала я себе, — забывать, что не во мне здесь дело. Пусть моя жизнь — лишь крохотная точка на карте, маленькие точки тоже могут кое-что изменить. Особенно если соединятся. Я ухватилась за эту мысль, и она меня спасла.
Наутро мы с Патти сонными мухами ползали по кухне, готовясь к приходу моего отца.
— Попробуй-ка, — Патти протянула мне пластиковую ложку, которой размешивала в кувшине холодный чай.
Я сделала глоток и подняла вверх большой палец — как всегда, превосходно — и тут же сморщилась от острой головной боли.
— Может быть, — предложила Патти, — пару таблеток аспирина?
Я покачала головой. Никаких обезболивающих. Тем более что они все равно сгорают мгновенно.
Когда отец, наконец, появился, то, не здороваясь, направился прямо ко мне. На нем были потертые черные кожаные брюки; широкую грудь и плечи плотно облегала белая футболка.
— Что случилось? — спросил он своим сиплым голосом, пристально вглядываясь в мое лицо.
Его устрашающая внешность и свирепый взгляд, когда он наклонил ко мне свою бритую голову с седеющей бородкой, были хорошо мне знакомы. Я знала, что на самом деле он волнуется за меня.