Я ставлю на любовь - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Тимина cтр.№ 48

Бритый затылок Шахновского, его вкрадчивый голос, ее ладонь с зажатым между пальцами мини-инъектором… внутреннее ликование “наконец-то ты сдохнешь, урод!”. Очередной фрагмент черно-белого воспоминания с разрядом болезненного тока по всем извилинам.

— Я же была близко, никто бы не понял, что произошло, — остановка сердца, и все… несчастный случай… е**ный Спикер! — простонала Настя, вырвав у адской боли новые секунды спасительного забвения. Следующая мысль в сопровождении боли была просто мечтой садомазохиста. Как еще назвать это убойное сочетание?

…Лаковая столешница. «Называется “вишня ламборгини”, самый красивый оттенок», — хвасталась Марианна, когда выбирала материалы для кухни. Если бы в тот момент ее мать увидела, как можно использовать предмет ее гордости, наверняка бы получила разрыв сердца. И непонятно, отчего больше: то ли оттого, что вытворяют на ней с ее несовершеннолетней дочерью, то ли потому, что столешница для этого мало предназначена. Черта с два!

Голые ягодицы Насти скользят по лаковой фактуре, пальцы рефлекторно сжимаются в кулаки, только чудом не оставляя на поверхности царапины от острых ногтей. Как быстро ошеломляющий шок, смущение, попытка сжать ноги сменились сладким, лишающим воли ураганом! С ним вообще иначе не бывает. Румянец смущения тает на ее щеках, слабый протест гаснет, прорываясь сдавленными стонами, а ласковые солнечные лучи превращаются в торнадо, который выжигает внутри все предохранители с каждым нажимом мужского языка поверх складок ее пульсирующей вульвы. Иногда он дразнящим росчерком касается клитора, и очертания кухни взрываются ярким фейерверком.

Он всегда молчит. Не потому, что его рот занят, наверное, щадит ее взбунтовавшуюся чувственность — если слова в этот момент прожгут ее кровь, Настя кончит даже от сухого изложения квантовой механики. Вакуумный засос ее сверхчувствительных половых губок буквально подбрасывает на лаковой поверхности, ноги непроизвольно сжимаются, зажав его голову в тиски. Но это его не останавливает. Язык продолжает свой маршрут взрывного соблазна по ее киске, словно выписывает пентаграмму самого восхитительного заклятия. В крови бушуют сладкие вихри солнечного ветра, умопомрачительная пульсация перевозбужденного естества бьет в виски ласковыми выстрелами на поражение.

Давно убито наповал смущение, растерянность сменило осознание такой приятной развратности настоящего действия. Чуть шероховатые ладони скользят по ее икрам, разливая такое родное и знакомое тепло. Он один в состоянии согреть и возродить ее через прикосновения — рук, губ, взгляда, горячего языка. Настя протестующе стонет, потеряв на миг лижущие поглаживания, но уже через секунду задыхается в непроизвольном крике, когда его язык проникает в пульсирующее кольцо вагины на максимально доступную глубину. Она понятия не имеет, что именно и как он делает, — просто каждый раз, стоит его пальцам, члену или языку, как в данный момент, ворваться в ее тесные глубины, разум уходит в долину забвения, уступая место острому моментальному удовольствию. Для него ее тело — дорогая скрипка Страдивари, на которой может играть только маэстро-виртуоз, не оскверняя непрофессиональным подходом. Бедра сжимаются, удерживая в захвате его голову, пока язык резкими выпадами имеет ее истекающую страстью вагину, она практически чувствует, как с каждым его касанием струйки греховного сока брызгают на язык… и уже не понимает, показалось ли ей утробное рычание изголодавшегося хищника или же нет. Эта бессвязная песня страсти у них тоже похожа до самой незначительной ноты. Язык с каждой секундой все больше раззадоривает, удержать это безумие в узле невозможно. Мир замирает, перед тем как…

«Твою мать!» — голову буквально прижало стальным прессом с параллельными ударами в затылок, голосовые связки резануло циркулярной пилой, но это уже не имело никакого значения. Настины глаза широко раскрылись, сетчатку резануло ослепительной белизной глянцевого потолка, зубы непроизвольно зажали и без того искусанную и разбитую нижнюю губу. Она лежала под теплым одеялом в постели и буквально корчилась от мощного оргазма без единой тактильной стимуляции. В тот момент ей показалось, что череп в прямом смысле слова сжался и снова вернулся в прежнее состояние, выбросив из головы залп нечеловеческой боли прочь.

Горло невыносимо саднило, на груди и на лбу выступила испарина. Но вместе с тем ломота в суставах и мышцах стала менее ощутимой. Так часто бывает, когда сбиваешь повышенную температуру, но вряд ли кто-то б еще додумался заменить чай с малиной и парацетамол оргазмом. Тем более в состоянии полной разбитости и неопределенности.

Комната была незнакомой. Кровать — чужой. Чужой, но невообразимо комфортной, белье пахло свежестью, в меру жесткая подушка расслабляла мышцы шеи. Сквозь большие панорамные окна с видом на зимний сад лился солнечный свет. За окном все было укрыто белым снегом, он искрился и слепил глаза. Солнечные блики скользили по светло-кофейным стенам с горизонтальными вставками синих обоев, разбивались яркой радугой в хрустальных кристаллах люстры по центру натяжного глянца.

Здесь было уютно и обманчиво спокойно. Сама Настя никогда не создавала уют в своих квартирах, потому как сам образ ее жизни предполагал кочевые перемещения с места на место, а то и готовность все бросить по первому зову. Она не хотела слишком привязываться к своему жилищу. Иногда минута промедления и желание забрать что-то из дорогих вещей могли стоить жизни. Сентиментальности, как и излишним эмоциям, не место в душе таких, как она. Выбрав путь Ангела смерти, она тем самым отказалась и от подобного права на комфортный быт и какую-либо стабильность.

Когда она устанет и отойдет от дел, спокойно осядет в Мюнхене. Или еще где подальше, чтобы не подвести мать с Дитрихом и Ирину под удар. Специалисту ее класса нет цены, но замести следы при большом желании и исчезнуть она сумеет.

Головная боль, подарив ей несколько минут релакса, начала возвращаться. Зарождалась в висках, постепенно разливаясь ядовитыми ручейками по лбу и затылку. Настя уцепилась за первую мысль, не успевшую оформиться в образ.

— Этот урод убил мою подругу, едва не продал меня в бордель, и я с ним разобралась! — болезненный щелчок в сознании, превративший боль в мелкую пыль. Состояние было таким странным и незнакомым, что его трудно было списать на температуру или стресс.

Девушка, почувствовав тянущую боль, провела рукой по животу и ощутила мягкость фланелевой ткани. Пижама? Она отродясь их не носила. Светло-коралловый брючный костюм для сна, теплые пушистые носки на ногах. В ее гардеробе никогда ничего подобного не было.

Преодолев головокружение, Настя села на постели, успев проговорить ответ на навязчивую мысль, почему в школьные годы терпела издевательства одноклассников и не предпринимала никакой попытки постоять за себя. Оглянулась. В этой комнате чувствовалась женская рука. Все на своих местах, нигде ни пылинки. Это приемник-распределитель преисподней? Для рая явно не подходит. У Ангелов так не болит голова и не саднит горло.

— Холодно, — непроизвольно прошептала она, фиксируя отрывок воспоминания: ее обнаженные колени на ледяном бетонном полу и затекшие руки.

Сдвинула рукав пижамы и недоуменно моргнула. Запястья обвивали повязки из эластичного бинта, при попытке пошевелить кистью возникла глухая боль, словно от пореза. Но было что-то еще. На сгибе обоих локтей и чуть выше края повязки. Настя осторожно погладила небольшие припухшие ранки с корочкой засохшей крови. Капельница? С какого перепуга? Нет, вполне логично, что она заболела после…