Когда всё было кончено, мы сидели напротив друг друга в небольшом кабинете. На полу валялись вперемешку бумаги, канцелярия, клавиатура… Эта куча разделяла нас словно горный хребет. Разделяла всё, что произошло сейчас с нами, оттого, что было до этого. Мы сидели молча. Я думал о Марине, Таня, вероятно, о своём муже. И я хотел её ещё больше. Сколько так прошло времени, я не берусь сказать. У Тани зазвонил телефон. Она принялась благородно врать, что задержалась, но скоро выходит. Нет, заезжать за ней не нужно. Она хочет немного пройтись.
После разговора повернулась ко мне:
– Этот меч, это первая вещь, которую я купила для магазина. Ещё решила про себя, что если кто-нибудь его купит за такие деньги, то я с ним пересплю. В шутку конечно…
– Хороши шутки…
– Как теперь дома появиться? Зачем я это сделала…
– Мы сделали, – поправил я.
Всё-таки отвечать за поступки – это мужское занятие. Хотя если начать разбираться, кто первый начал, то в этом соревновании оба победители.
– Лёша, мы это больше не делаем, – Таня посмотрела на меня глазами побитой собаки.
– Нет.
Я шагнул к ней, переступая валяющееся барахло, и мы сделали это снова.
Таня попросила высадить её за пару кварталов. Я не возражал. Меня бы кто за пару кварталов высадил… Перед домом сидел в машине, гонял по голове мысли, пока не ёбнулся. Сиди – не сиди, домой всё равно идти придётся. Достал из багажника подарок. В подъезде парочка подозрительных личностей жалась к батарее. И тут меня прорвало. Я выхватил из свёртка меч:
– А ну, нахуй отсюда, наркоманы ебучие!
Наркош сдуло ветром, как не бывало.
Пока ехал на лифте, стучался лбом о стенку.
Мудак… Мудак… Мудак…
Дома Собака посмотрела на меня, потянула носом:
– Ну, ты и долбоёб…
Я кивнул.
– Зато подарок купил.
Достал меч, показал ей.
– Яйца бы лучше себе отрезал…
Кошка молча прошла мимо, не обращая на меня никакого внимания.
Марина уже собиралась спать. Я показал подарок. Она одобрила. Под предлогом вечернего душа, я сбежал из комнаты. Не мог смотреть ей в глаза. Мылся, как будто в последний раз. Наконец, когда кожа на пальцах разбухла, насухо растёр себя полотенцем.
– Что ты так долго? – Марина уже засыпала.
– Спи, дорогая. Я что-то неважно себя чувствую.
И я лёг, уткнувшись в подушку.
На следующий день я рассказал ей о том, что случилось. Через неделю она ушла.
Но в чём-то я оказался прав – Кошка с Собакой охуели.
8
Вопросом «быть или не быть» принято задаваться в двух случаях. Первый – когда всё хорошо, но хочется немного повыёбываться перед Богом. Второй – когда всё хуёво, и надо как-то оправдаться опять же перед создателем. Из условия задачи видно, что Богу не повезло при таком раскладе вдвойне, но ведь зачем-то он создавал это вечно вопрошающее убожество? Может как раз, чтобы было с кем попиздеть о смысле жизни?
Но не будем так глубоко копать. Есть вопросы понасущнее, поактуальнее, пошероховатистей, если позволите… Например: почему всегда так стыдно просыпаться? Засыпать вот как раз наоборот. Ни разу не то что бы стыдно, а даже близко такого чувства нет. Не возникает. Но особенно стыдно бывает, когда вообще не помнишь, как заснул. С кем, на ком или в чём. Нужное подчёркивайте.
Я всегда перед тем, как открыть глаза, лежу и пытаюсь вспомнить вечер, как дома оказался, сам пришёл или, может, донёс кто. Не без добрых же людей этот мир? Верим же мы ещё в человечество, как верил в него Ганди? Я если честно не очень, но на то есть ряд причин. Объективны они или не очень, это сейчас не важно, я же тут своё оценочное суждение излагаю, а не пытаюсь угодить взыскательной публике. Упёрто, между прочим, излагаю. Не стесняясь и не юля. Выдаю в эфир открытым текстом координаты позиций. И всё это с закрытыми глазами. Стыдясь и вспоминая. Точнее вспоминая и стыдясь. Так логичнее с точки зрения пространственно-временного континуума. Еби его в душу мать…
Вчера всё было вроде бы прилично. Но только в начале… Конец, как говориться, был трагичен. Помню, что появилась какая-то Ксюша. С длинными ногами и призывным декольте. Это декольте я вдруг так резко вспомнил, что подступила лёгкая дурнота. Нахлынула, как ласковый прибой тёплого южного моря и, отпрянув, оставила в горле каких-то, блядь, сушёных морских ежей и запах вонючей тухлой рыбы… Значит, рыбу я вчера ел… Но это уже дедукция, а вот лобовая атака на воспоминания таких сведений не дала. Я поднапряг свой череп, но кроме судороги правой скулы ничего не добился. Ксюша, оставшаяся в моей памяти, продолжала маячить своим декольте. Хорошие сиськи, между прочим. Я медленно перевернулся на бок. И упёрся взглядом в эти самые сиськи. Ксюша всё это время спала рядом, блаженно распахнув свой ротик и посапывая. Я медленно, стараясь не шуметь, выскользнул из-под одеяла, как моллюск. Моллюск, потому что голый. Надел свои прекрасные домашние трусы, которые всегда впору, и пошлёпал в сторону кухни. Там, возможно, меня ждут другие открытия.
На кухне меня ждала Кошка.
– Поднаебенился?
Я молча открыл холодильник и стал жадно пить минералку. На десятом глотке взял паузу, как тенор ноту, вздохнул и принял в себя ещё десять долгих глотков забортной воды.
– Не захлебнись…
Напившись, наконец, поставил бутылку на стол:
– Не пизди под руку.
– Что за хамовитое хамство? Кругом скоты и ты туда же? Где твоё врождённое чувство человека, который пишется с большой буквы?
– Потому что хуевастенько мне. Видишь, не могу я сейчас цитировать раннего Есенина?
– Ты и позднего не можешь.
– Зато я могу сейчас удивительно точно определить место, куда могу тебя послать.
– Прямо человек-компас.
Я вздохнул:
– А ты кошка – говна два лукошка!
– Это грубо, не находишь?
– Единственное, что я сегодня нашёл, это девушку с охуенными сиськами. И хотя это не особо входило в мои утренние планы, такой находке я всё равно рад.
– Радости, я смотрю, полные штаны…
Я скосился на утренний стояк.
– Не на тебя, не надейся.
Кошка фыркнула с максимальным кошачьим презрением:
– Шуточки у вас…
– Шуточки у меня соответствуют моему состоянию. Вот часов через пять буду захуячивать высокоинтеллектуальные каламбуры в стиле «Что? Где? Когда?». А пока терпи весь этот сырец.
– Сырец?
– Ну, я имею в виду теперешние грубые необработанные заготовки. Но они предтеча!