Через неделю после этого оба мы – Томас О’Крихинь и Майре Ни Кахань – были повенчаны на последней неделе Инида 1878 года. До сих пор не бывало такого чудесного дня в Доильне – поселке, где проживал священник. Там было четыре паба, и мы задержались в каждом из них, пока не начало вечереть. На улице толпилось полно народу, поскольку гуляли и другие свадьбы. Играли четыре скрипача – по одному в каждом пабе, – которые заманивали людей внутрь, и еще один, которому не нашлось места ни в одном из пабов, и он разместился прямо на улице. Заработал он, разумеется, ничуть не меньше прочих, потому что снаружи тоже была большая толпа. Наконец нам пришлось покинуть Балиферитер – прямо в самый разгар веселья, поскольку дело обстояло так, что на море началось волнение, а многим из нас надо было домой, на Остров.
Ночь получилась славная, на улице людно: тогда ходили большие лодки, которые могли вместить много людей. Многие из местных жителей, наши родичи, последовали за нами. Было множество песен, танцев и всяческих развлечений, а к тому же – уйма съестного и выпивки. Все это продолжалось почти до следующего полудня. А затем, когда жители Большой земли отчалили, Инид закончился.
Говорят, что пятнадцать лет прошло с тех пор, как столько свадеб играли в один год. Оставшуюся часть года все занимались делами и работой. Год выдался богатым на рыбу. Пусть не шли скумбрия и омары, зато простую рыбу ловили большими лодками, с широким неводом каждая, а деревенские жители покупали ее у рыбаков от восьми до десяти шиллингов за сотню.
К тому времени в Дун-Хыне было семь лодок с неводом, а на Бласкете две большие новые лодки. Хотя пришлые и местные нередко оказывались друг другу близкими родичами или сватами, между ними вечно возникали свары из-за рыбы.
Как-то раз все лодки, наши и пришлые, ловили рыбу у Северного острова. Рыба там водилась в изобилии, и двум лодкам с Острова было трудно состязаться с семью лодками из Дун-Хына. У них бы совсем ничего не вышло, если бы они не установили между собой такое правило: две лодки всегда должны были соблюдать строгую очередность. Обе лодки обязательно привязывать к неводу каждый раз, когда его забрасывают. С одной лодки бросали невод, а вторая стояла настороже, то есть подстраховывала на случай опасности. Если в сети набивалась рыба, то при сильном приливе тяжелый невод не успели бы втащить в лодку, и ее силой прилива вместе с уловом вынесло бы на камни.
Мы зашли на рыбу, и, хотя вокруг бурлил прилив, обе наши лодки успели отойти очень быстро. Можно было не бояться, что сеть запутается в камнях, и мы взяли столько рыбы, что смогли заполнить ею одну лодку целиком. У команды из Дун-Хына аж дыхание перехватило, а наш капитан предупредил их, что лучше им забрасывать невод в свою очередь или он сам бросит сеть немедля, как только она будет готова. Но прежде чем лодки с Острова сумели зайти второй раз, одна лодка из Дун-Хына бросила собственный невод. Совсем скоро, как только вышла сеть, их силой прилива потащило на камни. Снизу выступала зазубренная гряда, а прилив был сильный и очень высокий.
Скоро лодку, которая была к ним привязана, оторвало, а их самих понесло через пролив, на север. Ни одна из шести лодок из Дун-Хына за ними не пошла, потому что они боялись, что идти через этот пролив будет слишком опасно.
– Клянусь спасением души! – закричал наш капитан. – Лодка из Каума
[104] в беде! Готовьте весла, ребята! Пойдем им на помощь.
Сказано – сделано, и обе наши лодки помчались сквозь пролив, к северу. В небе гремело, а вокруг вздымались волны. Не прошло и двух минут, как мы проскочили пролив, и тогда нам стала видна та, другая лодка. Она еще не затонула, но все было почти кончено: внутри полно воды, а команда отчаянно боролась, пытаясь не дать ей уйти на дно.
Невод был все еще в море, поскольку ни одна из прочих лодок его не подобрала. Капитан велел втянуть сеть в нашу лодку, чтобы сберечь, пока ту, другую лодку не спасут. Так и сделали.
Обе наши лодки были полны рыбой; нам пришлось связать их веревкой и тащить обратным путем на юг, через пролив, точно так же, как до этого на север. Наш капитан помог людям из Дун-Хына покинуть затопленную лодку, и для этого заставил команду со второй лодки, которую он спас, выкинуть их невод.
Замок О’Нил, или Девушка с Темной горы
[105]
Прощайте, места дорогие, что долго хранили меня!
Прощай, мой любимый! Навеки покину вас к вечеру я.
О, если бы только вы знали, что мне довелось пережить
и сколько тоски и печали смогло мое сердце вместить.
Ты мне обещал, мой любимый, что скоро дитя заведем,
что дом себе новый построим, с тобою наш собственный дом.
И я поддалась уговорам, поверила страстным словам.
С тех пор бесконечно страдаю, ведь врозь жить приходится нам.
Мученьям моим нет предела, печаль глубока, высока.
От слез уже мокнет одежда – и мокрые два башмака.
Рассудок потерян, и как-то жива я до той лишь поры,
пока ты не взял себе в жены ту девушку с Темной горы.
Мой садик зарос, а на ветках так много тяжелых плодов.
Но нет тебя рядом, и, значит, не выжить им до холодов.
И птицы уже не поют нам, и арфы голос застыл.
Возлюбленный мой уезжает сегодня в замок О’Нил.
Я верю, что хватит мне силы справиться с этой бедой,
покуда животные в стойле и нет мне заботы иной.
Поститься не буду отныне – но жить в ожидании дней,
когда вновь прижаться смогу я к груди белоснежной твоей.
Мне часто твердят, что удача пребудет со мною всегда.
Готова с тобой ей делиться все будущие года!
Я знаки хорошие вижу, растения точно не лгут:
в саду твоем ягоды терна, я видела, тайно растут.
О мой дорогой и любимый, отправимся летом с тобой
на те острова, где садится солнце за Темной горой.
Приданое будет богато: немало скота у меня.
Не будем с тобой расставаться до самого Судного дня.
Уедем подальше на север – и обвенчаемся там.
И спать будем сладко как дети под птичий ликующий гам.
Никто тебя так не полюбит, как я полюбила тебя.
Никто тебя так не ревнует, бессмертную душу губя.
Вот песня, которую я пел на собственной свадьбе, а кроме нее не пел ничего больше. Я хорошо знал, как ее исполнить, и, кроме того, отлично помнил мелодию. Пока песня не закончилась, можно было подумать, что все люди в доме, от мала до велика, лишились дара речи. Всех, кто был там, очаровала и сама песня, и то, как ее исполнили.