Пойдем принесем соболезнования, сказала Лоррейн.
Они встали в очередь, чтобы, как и другие, пожать руки родным Роба. Его мама, Айлин, просто неумолчно рыдала, это было слышно с другого конца церкви. Когда очередь продвинулась наполовину, у Коннелла уже дрожали ноги. Было бы легче, если бы рядом стояла Лоррейн, а не Хелен. Ему казалось, что его вот-вот вывернет. Когда до него наконец дошла очередь, отец Роба, Вэл, вцепился ему в руку и сказал: Коннелл, молодчина. Слышал, ты отлично учишься в Тринити. Ладони у Коннелла были мокрые – хоть выжимай. Примите мои соболезнования, выдавил он пискляво. Самые искренние. Вэл не выпускал его руки и смотрел ему прямо в глаза. Славный парнишка, сказал он. Спасибо, что пришел. На этом все кончилось. Коннелл сел на первую подвернувшуюся скамью, его трясло. Хелен села рядом, она выглядела смущенной, то и дело одергивала подол юбки. Подошла Лоррейн, дала ему бумажный носовой платок, он вытер лоб и верхнюю губу. Лоррейн сжала его плечо. Порядок, сказала она. Ты свое дело сделал, расслабься. А Хелен отвернулась, как будто ей было за него стыдно.
После отпевания все отправились на кладбище, потом – в Таверну, где в бальном зале пили чай и ели бутерброды. За барной стойкой девушка из их школы, на класс младше, в белой блузке и жилетке, разливала пиво. Коннелл налил чашку чая Хелен, другую себе. Они стояли у стены, рядом с чайными подносами, пили и молчали. Чашка Коннелла дребезжала на блюдце. Подошел Эрик, встал с ними рядом. На нем был блестящий синий галстук.
Как жизнь? – сказал Эрик. Давно не видались.
Да, верно, сказал Коннелл. Сколько времени прошло.
А это кто? – сказал Эрик, кивнув в сторону Хелен.
Хелен, сказал Коннелл. Хелен, это Эрик.
Эрик протянул руку, Хелен ее пожала, вежливо удерживая чайную чашку в левой, – лицо ее напряглось от усилия.
Девушка твоя, да? – сказал Эрик.
Хелен, глянув на Коннелла, кивнула и ответила: да.
Эрик отпустил ее руку и ухмыльнулся. Ты, я гляжу, дублинка, сказал он.
Она растерянно улыбнулась и сказала: да, верно.
Видимо, это из-за тебя он больше к нам ни ногой, сказал Эрик.
Не из-за нее, из-за себя, сказал Коннелл.
Да я так, дразнюсь, сказал Эрик.
Несколько секунд они стояли молча, разглядывая зал. Хелен откашлялась и сказала воспитанно: Эрик, прими мои соболезнования. Эрик повернулся и этак галантно ей кивнул. Опять осмотрел зал. Да, трудно поверить, сказал он. А потом налил себе из чайника у них за спиной чашку чая. Молодец Марианна, что приехала, заметил он. Она ведь, кажется, в Швеции или где-то еще.
Да, там, сказал Коннелл. Приехала на похороны.
Здорово она похудела, да?
Эрик сделал из чашки большой глоток, причмокнул губами. Марианна, закончив разговор с кем-то из гостей, двинулась в сторону чайного подноса.
А вон и она сама, сказал Эрик. Ты молодчина, что приехала аж из самой Швеции, Марианна.
Она поблагодарила его и стала наливать чай в чашку, добавив, что очень рада его видеть.
А ты с Хелен знакома? – спросил Эрик.
Марианна поставила чашку на блюдце. Ну разумеется, сказала она. Мы же все вместе учимся.
И все дружите, полагаю, сказал Эрик. В смысле никакой ревности.
Слушай, язык не распускай, сказала Марианна.
Коннелл наблюдал, как Марианна наливает чай, улыбается, произносит это «язык не распускай», – и его поразила ее естественность, та легкость, с которой она двигалась по жизни. В школе все было не так, скорее даже наоборот. В те времена это он, Коннелл, всегда знал, как себя вести, а Марианна вечно попадала в неловкое положение.
После похорон он плакал, но при этом ничего не чувствовал. В десятом классе, когда Коннелл забил гол за школьную футбольную команду, Роб выскочил на штрафную площадку и обнял его. Он выкрикивал его имя, а потом принялся целовать его в голову дикими, неистовыми поцелуями. Гол был первый, до конца матча еще оставалось двадцать минут. Но для них это было тогда самой важной вещью в мире. В повседневной жизни их заставляли тщательно скрывать свои чувства, загонять их внутрь и не давать им много места, поэтому даже такие малозначительные события приобретали безумную, устрашающую значимость. По ходу футбольных матчей допускалось касаться друг друга и даже плакать. Коннелл по-прежнему помнит, как Роб стиснул ему предплечья. А на выпускном вечере Роб показал те фотографии Лизы, голышом. Одобрение окружающих казалось Робу невероятно важным: чтобы про него хорошо думали, чтобы его уважали. Ради успеха в обществе он предал бы любого друга и отплатил бы злом за добро. Коннелл не имел права его за это осуждать. Он бы и сам поступил так же или даже хуже. Он всего лишь хотел быть нормальным человеком, скрывать те свойства своего существа, которые самому ему казались постыдными и смущающими. А то, что вести себя можно и по-другому, он узнал от Марианны. После этого жизнь изменилась, он, видимо, и сам не понимал, насколько сильно.
Вечером после похорон они с Хелен лежали у него в комнате, в темноте, но не спали. Хелен спросила, почему он не познакомил ее со своими друзьями. Говорила она шепотом, чтобы не разбудить Лоррейн.
Я же познакомил тебя с Эриком, сказал Коннелл.
Только после того, как он сам об этом попросил. И, если честно, по-моему, тебе не очень этого хотелось.
Коннелл закрыл глаза. Дело же было на похоронах, сказал он. В смысле человек умер. Мне кажется, не самое подходящее место для знакомств.
Знаешь, если ты не хотел, чтобы я сюда ехала, не звал бы, сказала она.
Он медленно вдохнул и выдохнул. Ладно, сказал он. Я жалею, что я тебя позвал.
Она села рядом с ним в постели. Ты это о чем? – сказала она. Ты жалеешь, что я пошла с тобой?
Нет, я сожалею, что создал у тебя ложное представление о том, как оно там будет.
То есть ты вообще не хотел брать меня туда?
Если честно, я и сам не хотел там находиться. Прости, если тебе было муторно, но это, типа, все-таки похороны. Не знаю, чего ты ждала.
Она резко вдохнула через нос, он услышал.
На Марианну ты успел обратить внимание, сказала она.
Я на всех успел обратить внимание.
Но, согласись, ее ты был особенно рад видеть.
Хелен, да какого хрена, сказал он тихо.
Что?
Почему, если мы в чем-то расходимся, ты всегда об этом? У нас только что друг покончил с собой, а ты выговариваешь мне насчет Марианны? Ты это серьезно? Ну да, я рад был ее видеть – я что, после этого чудовище?
Ответ Хелен не проговорила, а тихо прошипела. Я очень сочувственно отнеслась к твоему горю, ты сам это знаешь, сказала она. И что, после этого я должна делать вид, что ничего не замечаю, когда ты прямо на моих глазах таращишься на другую женщину?