Игра в «Потрошителя» - читать онлайн книгу. Автор: Исабель Альенде cтр.№ 43

Ветер свистел между опорами моста, сотрясая редкие автомобили, пересекающие залив в этот час. Не было видно ни парусников, обычных для воскресного дня, ни туристов, приехавших издалека, чтобы пешком перейти через мост Золотые Ворота. Надежда на то, что на другом берегу погода ясная, как это часто бывало, быстро испарилась, но Миллер, невзирая на предложение Индианы перенести прогулку, все ехал и ехал по автостраде 101 до проспекта Сэра Фрэнсиса Дрейка, а оттуда — к парку Сэмюэла П. Тейлора, где они познакомились.

За эти сорок с лишним минут разразилась гроза, яростная, неумолимая; плотные темные тучи были насыщены электричеством, и при белом свете молний согнутые ветром деревья казались призраками. Дважды им приходилось останавливаться — дождь хлестал так, что за ветровым стеклом ничего нельзя было различить; но едва гроза немного стихала, как Миллер продолжал двигаться вперед по скользкой извилистой дороге, по веткам, сломанным бурей, рискуя разбиться вдребезги или поджариться в машине, если ударит молния. Наконец, смирившись с тем, что потерпел поражение от сил природы, он заглушил мотор у обочины, скрестил руки на руле, опустил голову и стал ругательски ругать невезуху крепкими солдатскими словечками; Аттила тем временем со своей розовой подушки глазел на потоп с таким унылым видом, что Индиана расхохоталась. Вскоре смех ее заразил и Миллера, они хохотали без умолку над нелепой ситуацией; хохотали неудержимо, до слез, к вящему недоумению пса, который не видел ничего смешного в том, чтобы сидеть взаперти в машине, когда ты надеялся побегать по лесам.

Потом, когда каждый из двоих остался наедине с воспоминанием о внезапно вспыхнувшей любви, ни один не смог бы решить, чем был вызван этот порыв: ревом ли бури, потрясающей мир, или разделенным смехом, приносящим облегчение, или теснотой в кабине грузовичка, или же это было неизбежно потому, что для обоих настало время. Они взглянули друг на друга, одновременно подняв глаза, и увидели друг друга со всей ясностью, без уловок, как никогда раньше, и она открыла в его взгляде любовь, такую искреннюю, что желание, подавляемое и сублимируемое уже много лет, проснулось в ней.

Индиана знала этого мужчину лучше, чем кто бы то ни было, все его тело вдоль и поперек, от головы до единственной ноги, красноватую, блестящую кожу на культе, крепкие бедра, испещренные шрамами, не очень-то гибкий стан, хребтину, позвонок за позвонком, могучие мышцы спины, груди и плеч, изящные руки, палец за пальцем, крепкую, словно из дерева, шею, всегда напряженный затылок, чувствительные уши, до которых она не дотрагивалась во время массажа, чтобы не доводить Райана до постыдной эрекции; с закрытыми глазами могла распознать запах мыла и пота, текстуру стриженных ежиком волос, тембр голоса; ей нравились его особенные жесты, манера крутить баранку одной рукой, по-мальчишески играть с Аттилой, резать за столом мясо, снимать футболку, пристегивать протез; она знала, что этот человек плачет над мелодрамами в кинотеатре, что его любимое мороженое — фисташковое, что, когда они вместе, он и не смотрит на других женщин, что скучает по солдатской жизни, что душа у него наболела и что он никогда, никогда не жалуется. За время бесчисленных сеансов лечебного массажа она пядь за пядью прощупала это крепкое тело, выглядевшее более молодым, чем это обычно бывает в сорок лет; не раз восхищалась скрытой в нем грубой силой и порой ненароком сравнивала эту откровенную мужественность с хрупкостью Алана Келлера. Ее возлюбленный, стройный, красивый, с его утонченностью, чувствительностью, иронией, был полной противоположностью Райану Миллеру. Но в эту минуту, в кабине грузовичка, Келлера не было, он никогда не существовал, и единственной реальностью для Индианы было неистовое желание, какое пробудил в ней этот мужчина, превратившийся вдруг в незнакомца.

Этим долгим взглядом они сказали друг другу все, что нужно было сказать. Миллер обнял ее одной рукой и привлек к себе, Индиана подняла лицо, и они поцеловались без оглядки, будто не в первый раз, со страстью, которая три года клокотала в нем и которую она уже и не думала когда-нибудь снова познать, довольствуясь зрелой любовью Алана Келлера. В долгих эротических играх с бывшим любовником, который таблетками, приспособлениями, ловкостью компенсировал недостающую силу, она находила удовольствие и развлечение, но не ощущала того горячечного порыва, с которым сейчас цеплялась за Райана Миллера, держалась за него обеими руками, целовала до потери дыхания, удивляясь мягкости его губ, вкусу слюны, податливости языка; торопливо пыталась снять куртку, жилет, блузку, не прерывая поцелуя, и взобраться на него в этой тесноте, когда еще так мешает руль. Возможно, ей бы это и удалось, если бы Аттила не прервал их долгим воплем (пес был оскорблен в лучших чувствах). Миллер и Индиана совершенно о нем забыли. Это немного привело их в чувство, и они на миг разомкнули объятия; нужно было решить, что делать с возмущенным свидетелем, и поскольку никак нельзя было выставить его из машины в такую грозу, само собой напрашивалось наиболее разумное решение: поискать гостиницу.

Пока Миллер вслепую, под потоками дождя на бешеной скорости вел машину, Индиана ласкала его, целовала всюду, куда могла достать, под негодующим взглядом Аттилы. Первые же огоньки, которые они различили, оказались тем самым претенциозным отельчиком, где в прошлые воскресенья они останавливались перекусить превосходными французскими тостами со свежей местной сметаной. Там в такую погоду не ждали клиентов, но предоставили им лучший номер, с нелепыми обоями в цветочек, мебелью с гнутыми ножками, портьерами с бахромой и широкой, добротной кроватью, способной выдержать любовные сражения. Аттиле пришлось дожидаться в грузовичке несколько часов, прежде чем Миллер вспомнил о его существовании.

Вторник, 7 февраля

В четверть девятого вечера судья Рэйчел Розен поставила свой «вольво» в гараж при доме, где она жила, извлекла из багажника тяжелый дипломат с документами, которые собиралась просмотреть перед сном, и пакет из супермаркета с продуктами на ужин и на завтрак: кусок лососины, брокколи, два помидора и авокадо. Она была воспитана в строгости, для нее любая неоправданная трата была оскорблением памяти родителей, которые пережили концентрационный лагерь в Польше, приехали в Америку с пустыми руками и ценой великих усилий добились благополучия. Она покупала ровно столько, сколько требовалось на каждый день, и ничего не выбрасывала, остатки ужина складывала в пластиковый контейнер, брала с собой в суд по делам несовершеннолетних и съедала у себя в кабинете. Она не бедствовала, но не позволяла себе никакой роскоши и усердно копила деньги, рассчитывая в шестьдесят пять лет выйти на пенсию и жить на ренту. Она унаследовала родительскую мебель, скромные материнские драгоценности, дорогие только как память, и была полновластной хозяйкой своего пентхауса, акций «Джонсон-и-Джонсон», «Эппл-и-Шеврон» и солидных сбережений, которые собиралась потратить до последнего цента перед тем, как умереть, чтобы сын и невестка не воспользовались плодами ее труда: они этого не заслужили.

Судья торопливо покинула гараж, дурнопахнущий и населенный тенями, самое небезопасное место в здании; она не раз слыхала, что в подобных местах нападают на людей, на одиноких женщин, таких же старух, как она. Уже какое-то время она себя чувствовала уязвимой, над ней нависла угроза, она не была уже той сильной, решительной особой, перед которой трепетали самые закоренелые преступники, которую уважала полиция и ценили сотрудники. Теперь те же самые люди шептались за ее спиной, приклеили прозвище — Кровопийца или что-то в этом роде; ясно, что никто не осмеливался называть ее так в лицо. Она устала, точнее говоря, жила в усталости, даже была не в силах уже бегать трусцой, еле-еле удавалось пешком обогнуть парк, пришло время уйти на пенсию, оставалось всего несколько месяцев до заслуженного отдыха.