Прискорбные обстоятельства - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Полюга cтр.№ 50

— Что тут удивительного? Настали тяжелые времена для канонической церкви, особенно православной. Во всем мире в моду входит сектантство, и кто-то хорошо направляет и оплачивает эту моду. Мне вообще кажется, что давно уже существует некий заговор против общечеловеческих ценностей, и в первую очередь против традиционных, канонических форм религии, классического искусства, литературы. Кто-то очень хочет, чтобы телесное начало победило в человеке его духовную суть.

Она оступилась и ухватила меня за локоть.

— Мог бы сообразить и подать даме руку. Едва не расшиблась по твоей милости! — ласково упрекнула она меня. — Так вот, человечество издавна держится на трех китах: религии, семье и культуре. С некоторых пор по религии, как тараном в древности, бьют разоблачениями, отыскивают сомнительные, порочащие церковь манускрипты, перетолковывают Священное Писание. Одновременно принялись разрушать традиционную семью, якобы борясь за права так называемых сексуальных меньшинств. Пусть бы эти меньшинства втихомолку совокуплялись в своих однополых кроватях, так нет же: им подавай на воспитание детей! А кого они могут воспитать? Точно таких же, голубых и розовых, как сами! Но все началось раньше, с культуры. Сначала псевдохудожники или просто шарлатаны принялись стряпать мазню, как это умеют делать даже обезьяны, и это называлось авангардом. Потом графоманы, не умеющие сочетать смысл с рифмой, выдумали верлибр. Хорошо, пусть верлибр. Но им этого мало, и рифмованный стих наглецы от литературы объявляют атавизмом! А с какой, спрашивается, стати? Дальше — кино и мультипликация. Последние двадцать лет на экране появились сплошь уроды, как физические, так и нравственные, особенно в Голливуде. А сюжеты? Если не загробные истории, так шизофреническая мистика! Дети уже не воспринимают Дюймовочку, потому что их герой — Мочалка Боб или еще какая-либо невообразимая пакость. К чему приучают человечество? А ты говоришь — компромиссы.

— Что-то ты, моя милая, разгорячилась.

Жена остановилась, ухватила меня за отвороты куртки и посмотрела в глаза.

— А ведь в душе ты согласен со мной. Только ты упрям, как все Овны: ломишься в раскрытые ворота.

— Кто бы говорил! Стрелец неприкаянный!

— Стрелец правдив, очень чувствителен ко лжи и…

— И прямолинеен, как табурет. Чуть ему что-то не по нраву, хватается за стрелу, а потом думает. Знаю по себе. Я уже весь утыкан стрелами, как…

— Как индюк?

— Не перебивай! Как павлин — весь в твоих стрелах, как в перьях.

Мы засмеялись, и, помнится, я обнял ее и поцеловал в податливые теплые губы.

— Скажи еще, что ты меня любишь, — с коротким смешком шепнула мне жена, едва я разжал объятия.

Если бы не этот смешок, я, так и быть, пролепетал бы что-нибудь о своих чувствах, хотя подобного рода признания всякий раз будили во мне неистребимый комплекс подростка, более всего опасающегося показаться смешным. Но вопрос подразумевал однозначный ответ, а я все-таки Овен и не терплю, когда меня притягивают за рога к стойлу…

— Я тебя не люблю! С чего бы это я должен тебя любить? — солгал я и, чтобы хоть как-то уравновесить ожидаемое с действительным, чмокнул жену в переносицу. — Пойдем спать. Гостиница уже рядом.

Глаза ее потухли, она поджала губы, но упрямо удерживала меня за рукав еще минуту-другую, дожидаясь разъяснения или иного ответа.

Знать бы тогда, что всего два года спустя я буду проезжать по нашей давней дороге с чужой, не нужной мне женщиной, но не поверну к лавре, потому что некому будет шепнуть запоздалое признание: «Конечно, люблю! Можно ли тебя не любить?!»

Не доезжая километров шестидесяти до Львова, мы остановились перекусить и отдохнуть. Кафе располагалось по левую сторону дороги, у подножия густо заросшего лесом холма, под старыми раскидистыми липами в три обхвата, и я мог бы сразу свернуть с шоссе к этим липам, но намеренно проехал еще несколько километров, чтобы обогнуть холм и добраться до места, откуда открывался вид на Олесский замок.

— Ах! — воскликнула Квитко, едва увидела все, что, по моему замыслу, должна была увидеть, и я немо сказал себе: браво! наконец-то эта матрешка хоть чем-то за четыре часа пути восхитилась. — Замок! Вон там, на горе! Ведь это и вправду замок?

— Самый что ни есть настоящий! С привидениями, — не удержался я от зловредной шутки. — Вы встречались когда-нибудь с привидениями?

— Бросьте, — неуверенно пролепетала Квитко, бледнея скулами и слегка запинаясь. — Не можете без розыгрышей?

— О чем вы? В этом замке водятся самые настоящие привидения, и больше всего на свете они не любят москалей. Вот вы, хоть и двуязычная, но этих вурдалаков не обманете — в два счета вас раскусят и загудят в трубу: еще один москаль на нашу голову явился!

Я притормозил и исподтишка, краем глаза принялся наблюдать, как Квитко рассматривает возвышающийся над холмом замок и восхищение сменяется в ее глазах подозрительностью. Судя по всему, ей очень хотелось немедля отправиться к замку, но врожденная осторожность не позволяла ей решиться. И не потому, что она верила в чертовщину и привидений, а скорее потому, что всякий неожиданный поворот, всякая непредвиденная жизненная ситуация ставили ее в тупик, требовали перед принятием решения времени на осмысление возможных последствий. Ну как и вправду ей скажут в замке: ага, москалиха! геть, сейчас же убирайся домой!

«Что же, нормальная человеческая реакция», — одобрительно подумал я, так как и сам не был склонен к необдуманным поступкам и решениям, и развернул машину в обратном направлении.

— Мы проехали место, о котором говорил, — пояснил я спутнице, немо, одними глазами вопрошающей, что это я надумал. — Помните кафе под липами, которое мы проехали? Там и перекусим. Просто мне захотелось, чтобы вы сперва увидели, что за холм возвышается над местом, где будем с вами трапезничать.

— Мне говорили, что вы человек нетривиальный, — с облегчением вздохнула Квитко, которой с некоторых пор проще было держаться у меня за спиной, чем принимать самостоятельные решения, — но с вами надо держать ухо востро. Я правильно произнесла: нетривиальный — или что-то напутала? Это не мое слово, так про вас сказал… Неважно, кто сказал.

— Вот и не говорите. Зачем знать, что кто-то думает о тебе лучше, чем ты есть на самом деле? А вам признаюсь: я разный — и отвратительный, и праздный, и… Как там еще в рифму?

— Грязный, заразный, безобразный… — неожиданно проявила познания в самом что ни есть подлом рифмоплетстве Квитко и мстительно блеснула глазами.

— Однако! А почему не страстный или, того лучше, прекрасный?

— Вам видней, — скромно потупила очи негодница и, не удержавшись, прыснула в кулачок.

Тут я свернул с дороги к кафе и остановился под густой сенью лип, где из больших, цилиндрической формы обрезков, оставшихся после распиловки погибшей липы, было сооружено экстравагантное подобие стола и стульев для путешественников.