Прощальный подарок Карла Брюллова - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Алейникова cтр.№ 3

Портрет он впопыхах в комнате за шкаф сунул да тут же про него и забыл.

Доктор Мишеньку осмотрел, прописал порошки, питание полноценное, бульоны. У Уленьки от этих слов на глаза слезы навернулись. Где ж их взять, бульоны-то эти?

Но Афанасий Иванович погладил ее по плечу, мол, ничего, ничего, будут и бульоны. А когда доктор ушел, сгонял в аптеку за углом. А заодно в подвальчик соседний, купил бутылочку дешевого кислого винишка, выпить за здоровье благодетеля Карла Павловича Брюллова.

Жар у Мишеньки к ночи отступил. Заснул Афанасий Иванович быстро, легко, сегодня день прожили, и слава богу, а завтра надо будет первым делом за квартиру заплатить, пока этот клещ Кузьма Потапович квартального не привел. С тем и заснул. На сытый-то живот да после бутылочки кому ж не заснется?

А ночью вдруг его стук какой-то разбудил. Да так, что Афанасий Иванович, в секунду проснувшись, на кровати подпрыгнул. Смотрит вокруг, таращится в темноту, ничего понять не может. В доме тишина, только тараканы за обоями потрескивают. Уленька рядом спит. Личико ее даже во сне печально, заботами источено.

Афанасий Иванович повздыхал, прошлепал на кухню водички попить и тут снова будто шебаршение какое услыхал, за шкафом точно мыши возились.

«Вот проклятые, кота бы завести», – зевая, подумал Афанасий Иванович, да ведь хозяин-шельма не даст.

Он вгляделся в освещенный призрачным лунным светом угол, мышей не увидел, но заметил вчерашний портрет, лежал он уже на полу, уголком выглядывая из-за шкафа.

Афанасий Иванович тут же устыдился, как это он подарок самого Брюллова, щедрого его благодетеля, вот так вот неуважительно за шкаф? Надо бы его на стену завтра повесить, а пока вот хоть на стул приспособить, пусть стоит. И, утвердив надежно творение неизвестного мастера, снова отправился спать.

Второй раз Афанасий Иванович проснулся не сразу. Долго ворочался, кряхтел во сне. Мучило его какое-то беспокойство, и, наконец, проснулся с явным ощущением, что в комнате кто-то есть посторонний. Он снова сел на кровати и огляделся.

В комнате, как и следовало ожидать, никого не было, только противный старикашка таращился на него с портрета. Афанасий Иванович поежился под этим взглядом, сплюнул через плечо и, повернувшись на другой бок, попытался опять заснуть.

Но в голову ему теперь лезли беспокойные мысли. Как хорошо иметь деньги. Вот сегодня без всяких проволочек позвал доктора. И в лавке рассчитался. И еды всякой накупил, а еще надо бы девочкам ботинки справить, а хорошо бы Уленьке к именинам новое платье подарить.

Да уж, какое тут платье, когда не сегодня завтра деньги, выданные Брюлловым, закончатся. И опять будешь думать, чем семью прокормить, как бы копейку заработать.

На глаза Афанасия Ивановича навернулись слезы. Так стало жаль себя, девочек, Мишеньку, жену свою Уленьку, даже сердце резануло. А все нищета проклятая. Ведь так и проживут они свой век, радости не познав, в бедности и унижении. А вот как бы было чудесно получить какой-нибудь заказик, тысячи этак на три… А потом еще… Купить свой домик, с садиком, а может, и в два этажа, и тогда можно было бы первый этаж сдавать и даже доход свой иметь.

Размечтался Афанасий Иванович, и так это ему все живо да сладко представилось, но мечта его прервалась в самом чудесном месте, когда они всей семьей в весеннем саду под яблоней чай садились пить.

Отвлек его от сладких дум явственный шорох в комнате.

Афанасий Иванович, ругая мышей, поворотился на кровати и с ужасом уставился на портрет.

Старик, уперевшись костлявыми пальцами в края рамы, вылезал из портрета! Афанасий Иванович почувствовал, как весь покрывается ледяным потом.

«Господи, спаси и сохрани!» – бормотал он немеющими губами. А потом, кажется, потерял сознание.

Очнулся Афанасий Иванович, видно, скоро, потому что свет луны, лившийся сквозь неплотно задернутые занавески, едва переместился на стене.

В комнате было тихо, мирно спала под боком Уленька, и он, утерев пот со лба, с облегчением выдохнул и перекрестился.

– Привидится же такое, – пробормотал Афанасий Иванович и, повернув голову, тотчас увидел сидящего у него в ногах мерзкого старикашку.

Тот сидел молча, сосредоточенно пересчитывая пачку замусоленных банкнот в руке, а за ней, достав из-за пазухи, другую-третью, пересчитав, аккуратно перетягивал их веревочкой и доставал новую.

У Афанасия Ивановича даже руки зачесались, такого богатства он отродясь не видал, это ж у старичка небось не одна тысяча припрятана. Он даже думать забыл, откуда взялся этот старик, только на деньги смотрел, и, когда одна пачка, соскользнув с верхушки стопочки, почти беззвучно шлепнулась на пол, не утерпел и, выпростав руку из-под одеяла, схватил ее и прижал к груди.

Старичок на него и не глянул, а только собрал свое богатство, сунул за пазуху выношенного шлафрока, подпоясанного простой веревкой, и зашлепал назад в картину. Кряхтя, залез в нее, точно это дело было совершенно обычное, и только тут взглянул на Афанасия Ивановича цепким, проникающим до самых костей взглядом. Тут Афанасий Иванович второй раз потерял сознание и пришел в себя только два дня спустя.

Уленька сказала, наверное, от Миши заразился. Мальчик-то уже совсем оправился и быстро на поправку шел. А Афанасий Иванович, лежа в постели слабый от жару и лихорадки, с радостью понимал, что весь кошмар со стариком и портретом ему просто в бреду привиделся, хотя денег, конечно, было жалко. Рука его до сих пор ощущала их плотную тяжесть.

Ну да что уж поделаешь. Помечталось, и будет. А портрет Уленька в чулан убрала, сказала, дети его побаиваются. Потому как старик с портрета все время следит за ними, и глаза у него совсем живые и недобрые.

А вечером того же дня Афанасий Иванович уже с постели встал чаю со всеми выпить, заявился к ним вдруг старинный его знакомец, еще по Академии соученик бывший, Аполлон Доможиров. Щеголь, болтун, баловень судьбы.

– Здравствуй, дружище. Извини, что вот так вдруг, без приглашения, – с порога кинулся к растерявшемуся Афанасию Ивановичу. – Это вот вам, хозяюшка, примите в знак величайшего! – с поклоном протянул он Уленьке корзину с фруктами. – Афанасий, друг, выручай, на тебя вся надежда! – без дальнейших предисловий кинулся в ноги Аполлон.

Афанасий Иванович только глазами моргал. Спятил он, что ли? Какое выручай? Чем? Неужто не видно, что у них не то что взаймы, сами с хлеба на воду перебиваются?

Но Аполлон, смущения хозяина не замечал, тарахтел себе дальше, уже устроившись за столом:

– Ты понимаешь, Афанасий, какое дело вышло? Чистая ерунда, – с досадой размахивал Аполлон руками. – Был я вчера в театре с одной лихой компанией, потом в ресторан, как водится, поехали, там упились в дым, пардон, – поклонился он хозяйке. – И я в полном беспамятстве пообещал одному сермяжному купчине то ли из Калуги, то ли из Твери, пес знает, откуда он взялся! Вот такая парсуна! – показал руками Аполлон. – Медведя может голыми руками завалить. Ей-ей. Так вот. Подрядился я спьяну портрет его писать. И даже деньги вперед взял! Три тысячи червонцами! – закатывая в отчаянии глаза, стенал художник. – А утром проснулся, протрезвел, напомнили мне, я так в ужас и пришел. Я, Аполлон Доможиров, купецкую морду писать?! – Афанасий Иванович только и мог, что повторять про себя как зачарованный «три тысячи»! – Ну, собрался, помчался к нему на какой-то постоялый двор, стал деньги назад совать. Мол, извини, погорячился, мол, не взыщи, честь, конечно, большая, но возможности никакой нет. А он ни в какую, пиши или зашибу, а не зашибу – так засужу. А мне что делать? Я бы уж и рад, но ведь и правда не могу. Портрет князя Назимова с семьей писать должен, и так уж затянул сверх всякой меры. И куда деваться? Вот и пришлось пообещать, что напишет его другой известный на весь Петербург художник, про которого даже в газетах пишут, Афанасий Иванович Пичугин, собственной персоной.