М.Ф. - читать онлайн книгу. Автор: Энтони Берджесс cтр.№ 12

– Молодая, прелестная, насколько я видел, девушка. Не очень крепкая, конечно. Ей нужно тепло. Живет на Карибах. Если вы едете на Карибы, то нам ее надо оттуда убрать. Дело лишь в ожидании ее отъезда в Европу. Заканчивать школу в Ницце.

– Боже. Что. Не могу.

– Еще шампанского?

– Бренди. Брей.

– У меня есть немного.

И вытащил из бокового кармана серебряную фляжку. Плоская, как портсигар, она бросила на меня блик света. Он налил бренди в мой пустой бокал из-под шампанского, но я сразу выпить не смог, так как слишком дрожал, и на меня смотрел некий лысый толстый суровый мужчина в очках. Пардалеос сказал:

– Беспокоиться нечего. Переживаемый вами шок – это шок, сопровождающий всякие новые, неожиданно приобретенные сведения. Что-то творится у вас за спиной, и вы отрицаете это. Вы получили напоминание, что даже молодость не обладает полным представлением о грандиозности, топкости и ужасе потайных механизмов жизни.

Он съел весь свой толстый ломоть ветчины и оба яйца. На тарелке его ничего не читалось, кроме краткого сообщенья горчицей, расшифровать которое я не мог. Может быть, Homo fuge? [35] Суровосмотрящий толстый мужчина атаковал большое блюдо какого-то желтоватого месива. Между приступами дрожи я проглотил бренди. Пардалеосу принесли клубничное суфле и счет на много долларов. Я с болезненным восхищеньем смотрел на розовый воздушный холмик, обильно украшенный крупными несочными половинками пунктирных вишен. Беря ложку, Пардалеос сказал:

– У меня нет, конечно, законного права вас здесь задерживать. Надеюсь, вы разделите мой взгляд на вещи. Уморительная посмертная шуточка. Он, в конце концов, ваш отец.

Мне казалось, будто я съел своего отца, полный гроб ветчины с выпущенными в кипяток яйцами вместо глаз, с мозгами-суфле, с живыми острыми ногтями. Это все бренди.

– Квартира моя вам понравится. Лежер-Сити – милое название. [36] Обождите, пока получу сообщение об их отлете в Париж. Это ведь на самом деле не ограничивает вашу свободу, правда? Что такое время в конечном счете? У вас его…

– Они? Они?

– За ней присматривает одна старая дама. Поверьте, эта глупость не будет длиться вечно. Когда вам исполнится двадцать один, женитесь, обоснуетесь…

Он зачерпнул ложкой розовые мозги. Чувствуя сильный прилив тошноты, которая, как я знал, была красной, намекая на густой мясной экстракт глубоко в моем горле, я сказал:

– Мне надо выйти в…

– Ради бога.

Он меня отпустил. Выходя из зала ресторана, я увидел, как из-за стола у входа встали два молодых человека в веселых рубашках, в зеркальных очках. Вот почему он меня отпустил. Я побежал, ища помещение с табличкой МУЖ., проталкиваясь среди укоризненно цыкавших женщин средних лет, их пузатых сопровождающих, готовившихся сказать, эй, приятель. Один мужчина, я видел, нес лыжи. Лыжи? ЛЫЖИ? Толкнул дверь мужского туалета, увидел, слава богу, массу народу, разнообразно шумела вода, жужжали «молнии», омывались теплой водой могучие подмышки. Те двое последовали за мной, легко дыша, слабо, но вежливо улыбаясь. У одного были ржавые волосы, зачесанные на прямой пробор, густые волны заправлены за уши; другой в мягкой фетровой шляпе, с косичкой. Губы у обоих мягкие, не жестокие. Я, вдвое согнувшись, откашлял на кафельный пол густой темно-красный комок крови. Возникла ожидаемая смешанная реакция: искренняя и нарочитая индифферентность, отвращение, замешательство, быстро подавленное возмущение, очень мало сочувствия. Я слабо, коварно крикнул:

– Врача, проводите меня к…

Парочка Пардалеоса тут как тут, подкатила с улыбкой, согнув руки крюками. Не столь слабо, но еще коварней, я крикнул:

– Нет, нет. Уберите их. Это их рук дело. Двое, судя по виду, руководящих работников в рубашках с короткими рукавами сверкнули очками на меня, на них, сурово помахивая руками. Потом служитель туалетной, крепкий черный старик в белом, с морщинистой серой слоновьей кожей, обнял меня за пояс.

– Тебе в неотложку, сынок? Пошли со мной.

Он меня вывел, а люди Пардалеоса на удивление не спешили следом. Фактически я увидел, как тип с ржавыми волосами пошел к писсуару, приготовившись большим пальцем ловко отковырнуть «молнию» па ширинке. Я оказался в огромном, полном людей вестибюле, свободный, но озадаченный. Озадаченный также и тем, почему не хочу отдохнуть в Лежер-Сити, слабый мальчик, еще больше ослабленный утренними откровениями. Предложение Пардалеоса выглядело абсолютно разумно. Если я двадцать лет жил без младшей сестры, не нужна мне младшая сестра. Что за спешка? Тем не менее я сказал:

– Теперь, наверно, все в порядке. У меня самолет. Просто временное…

– Ты уверен? Выглядишь совсем нехорошо, сынок. Куда летишь?

– На Каститу.

– На Каститу? Где это?

Я понял, что за спешка. Я жаждал Сиба Легеру, как единственной в мире нормальности. А потом увидел мужчину из Бронкса, сплошь в черном, напоминанье весело одетым о смерти, порывисто движущийся предупредительный символ того, что лежит для всех них за кратким спазмом отпускного солнца. Перед собой он вел коричневого коротышку в желтовато-коричневом костюме, усатого, яростно шевелившего губами, быстро таща его в скрытном захвате. Гусман, как и было обещано, взят, предотвращено его возвращение в… Британский глашатай, звонарь во все колокола, в треуголке, в бриджах по колено, в накидном кафтане, с наложенным саундтреком русского запевалы: я неосознанно запомнил этот образ.

– Я хочу сказать, в Охеду. Чартерным рейсом.

Охеда ведь где-то в четырехстах милях к западу от Каститы, не так ли?

– Вон на том телевизоре увидишь выход на посадку, сынок. А я вернусь в старый сортир. Уверен, что будешь в порядке?

– Спасибо, – сказал я и добавил: – Мы, Гусманы, крепкий народ.

И вот, через пару дней, я мчал на восток на ладной бермудской яхте под названием «Zagadka II», красивой новенькой поделке около тридцати футов по ватерлинии и десяти в ширину. Принадлежала она человеку по имени Фрэнк Аспенуолл, лет сорока пяти, мясистому, брутально лысому, как восточный монах или палач, уроженцу Харрисберга в Пенсильвании, незначительному модельеру женской одежды, отошедшему от дел ради жизни в походах по настроению в открытом море. Женщин он ненавидел и даже по отношению к своей лодке не говорил «она». Имелся у него компаньон, тоже женоненавистник, по имени Пайн Ченделер, двадцати с чем-то лет, поэт, который, по-моему, периодически бросал Аспенуолла то в одном, то в другом карибском порту, но в очередном возвращался, в синяках, изголодавшийся, кающийся.

Как зовут мою сестру, гадал я? Аннамария, Кларинда, Офелия, Джейн, Пруденс, Чарити, Карлотта? Нет, не Карлотта. Мне, конечно, плевать. Просто праздное любопытство. С другой стороны, когда стану совершеннолетним, разве эта сестра не окажется на моей ответственности? Пусть закончит окончание школы, потом кончит замужеством. Но при этом я уже предполагаю облечься в жесткий саван главы семьи. Зачем это мне? Аспенуолл и Ченделер свободны, хоть и безнадежно друг к другу привязаны сексуально. Я научился относиться к сексу так: есть так есть, нет так нет. Мог, как воображаемые произведения Сиба Легеру, быть абсолютно свободным. Свободным даже от ропота и ворчания своего тела. Я теперь себя чувствовал лучше, одолеваемый всем этим озоном, льнущим к спине Карибским солнцем. Как бы выходило, что я, не зная причины всех своих мелких недомоганий, мог отписать их подобной причине, наподобие многочисленного движимого имущества. Я все отписывал обратно своему отцу.