В огне революции - читать онлайн книгу. Автор: Елена Майорова cтр.№ 66

Юрий Анненков в своих воспоминаниях «Дневник моих встреч. Цикл трагедий» записывал: «1920 год. Эпоха бесконечных голодных очередей, «хвостов» перед пустыми «продовольственными распределителями», эпическая эра гнилой промерзшей падали, заплесневелых хлебных корок и несъедобных суррогатов…». Ирина Одоевцева вспоминала: «Очень холодная, очень голодная, очень черная зима… С наступлением сумерек грабили всюду…» Весной стало еще тяжелее. Многие родители были вынуждены отдавать детей в детские дома, потому что не могли их прокормить дома. Такое решение — на время определить дочку Леночку в приют — принял и Гумилев. Позднее Александра Измаилович, близкая подруга лидера левых эсеров Марии Спиридоновой, обратилась в Красный Крест с просьбой перевести едва оправившуюся после перенесенного тифа Спиридонову в Таганскую тюрьму на казенное содержание.

В некоторых городах начались забастовки рабочих и уличные выступления, немедленно подавленные. На главной базе флота, в туманном и дождливом городе-крепости Кронштадте, где размещалось свыше 26 тысяч человек, расправа с рабочими-социалистами вызвала возмущение. Стало очевидно, что фактически под лозунгом утверждения диктатуры пролетариата установилась диктатура большевистской партии.

Массы роптали еще и потому, что Раскольников со товарищи жировали за их счет. Супружеская пара Раскольников-Рейснер вызывала раздражение матросов. Как и многие другие в революционном руководстве, Раскольниковы были выходцами из среды интеллигенции и отличались вкусами и нравами, которые советская власть поощряла в виде привилегий: большие квартиры, казенная (конфискованная!) мебель, посуда, хорошее питание. Для матросов и трудящихся, ожидавших обещанное равенство, эти привилегии были неприемлемы. Артистическая экстравагантность Ларисы, истолкованная как пошлое «обуржуазивание», возмущала матросов, находящихся под командованием Раскольникова. На фоне их процветания жалко выглядел продуктовый паек морякам Кронштадта, да и он постоянно сокращался. Матросы не всегда получали положенные им продукты. Запасов рыбы, мяса, муки имелось не более чем на 20 дней.

Раскольников в январе 1921 года отправил телеграмму в Москву. В ней был донос на кронштадтцев: «Окончание гражданской войны, отсутствие непосредственной военной опасности пробуждает среди моряков, утомленных долголетнею службою, естественную реакцию. Эта реакция проявляется не только в виде усталости, апатии, ослабления дисциплины, но она распространяется и против тех лиц, которые по воле партии до сих пор осуществляли на флоте твердую и неуклонную дисциплину». Раскольников умолчал о том, что кронштадтцев утомил он сам и его окружение. За короткое время он сменил две трети командиров и комиссаров флота, поставив на их места своих людей. По мнению многих военных историков, во многом «восстание моряков Кронштадта 1921 года явилось непосредственным результатом соответствующего руководства Раскольникова в духе его самого, его жены Ларисы Рейснер, ее родственников, и их восточного салона в Адмиралтействе».

27 января 1921 года Раскольникова временно отстранили от должности начальника Морских сил Балтийского флота и отозвали в Москву. Однако это не предотвратило стихийный взрыв возмущения месяц спустя. Поводов для недовольства у матросов накопилось немало. В Кронштадте, как и в других городах, царил голод. Вместе с тем среди «клешников» — вчерашних крестьян — росло раздражение действиями продотрядов, которые отбирали в деревнях не только излишки, но и последнее (письма из дома шли отчаянные).

Кронштадт был многопартийным, — там на равных взаимодействовали большевики, левые эсеры и анархисты, — а вожди большевизма целенаправленно вели дело к диктатуре одной партии. Кронштадт проповедовал приоритет местной власти, а они выстраивали жесткую властную вертикаль, отводя местным Советам роль послушных исполнителей воли всесильного Центра. Наконец, самым главным раздражителем для Кронштадта было то, что Советы — символ народовластия, под знаменем которых они делали революцию и воевали на Гражданской войне, постепенно теряли свою роль, возвышалась партийная аристократия. Лозунги «Долой комиссарократию!», «Власть Советам, а не партиям!» — звучали в это время почти на каждом собрании моряков. Те самые люди, которые брали Зимний дворец и арестовывали Временное правительство, с оружием в руках устанавливали большевистскую власть в Москве и разгоняли Учредительное собрание, которых Лев Троцкий называл «гордостью и славой русской революции», теперь считали, что комиссары их предали.

1 марта в Кронштадт прибыли председатель ВЦИКа М.И. Калинин и комиссар Балтфлота Николай Кузьмин, которые пытались отговорить матросов от политических требований. Но, похоже, решение в отношении мятежных моряков уже было принято, церемониться с ними не собирались. Революция вновь требовала человеческих жертв.

Первый штурм крепость отбила, второй же оказался успешным и сопровождался тяжелыми боями за каждый дом и тяжелыми потерями с обеих сторон, причем есть свидетельства большевиков о том, что такого ожесточенного сопротивления они не встречали прежде.

Поэт Николай Оцуп вспоминал: «Помню жестокие дни после кронштадтского восстания… Казалось, время словно повернуло вспять. …Гумилев сидит на ковре, озаренный пламенем печки, я против него тоже на ковре… Мы стараемся не говорить о происходящем — было что-то трагически обреченное в кронштадтском движении, как в сопротивлении юнкеров в октябре 1917 года». Да, времена изменились: тогда матросы убивали юнкеров и кадетов, теперь моряков расстреливали красные курсанты. Но не все согласились стать карателями: большинство курсантов Училища командного состава Морских Сил (бывшего Морского кадетского корпуса) отказалась выступить против кронштадтцев.

Раскольников вместе со свои старым знакомцем П.Е. Дыбенко участвовал в подавлении Кронштадтского восстания, несколько десятков смертных приговоров, вынесенных Дыбенко, исполнил лично. Очевидцы утверждают: Федор Федорович в это время сильно пил, и то и дело цитировал Достоевского. Дыбенко написал рапорт о его отзыве, и Троцкому пришлось к этому рапорту прислушаться: состояние Раскольникова начало внушать опасения и ему самому.

На подавление Кронштадтского мятежа был брошен бывший лейб-гвардеец Семеновского полка, блестящий молодой Михаил Тухачевский. Не прошло и двух недель, как восстание было утоплено в крови. Примерно восьми тысячам мятежников удалось по льду уйти в Финляндию. Точные потери штурмовавшей армии были обнародованы только в 1990 году — 3120 человек, в том числе 1912 человек убитыми. Потери кронштадтцев неизвестны. Но можно предположить, что они составили не менее 5–6 тыс. Раненых не щадили, пленных не брали. Репрессии начались немедленно. 2103 человек казнили по решениям ЧК и ревтрибуналов, 6458 человек приговорили к разным срокам заключения. Об особенностях характера Тухачевского вспоминал французский офицер Реми Рур, с которым тот познакомился в германском плену: «Не то что бы он был жестоким — просто он не имел жалости». Тухачевский взял от подавления Кронштадта не только славу, но и Юлию, жену комиссара Балтфлота Кузьмина, которая стала его третьей супругой. Для большинства большевистских военачальников было характерно широкое понимание «женского вопроса». Не зря Лариса донимала мужа своей ревностью.