Чаще всего с дежурством проблем нет, но иногда это просто катастрофа. К шести вечера я так и не успеваю дойти до своей комнаты, а потом становится известно, что куратор придет к нам проверять комнаты, и младшие устраивают по этому поводу настоящий переполох.
Уже потом я прохожу мимо тумбочки с телефоном, бросаю на нее взгляд, поднимаясь по лестнице, и вижу записку из двух слов, которая заставляет меня застыть на месте.
– Кто это написал? – только и могу выдавить я, задыхаясь.
Ответа нет. Меня, скорее всего, не слышали.
– Кто это написал? – Все еще нет ответа. – Какой олух написал эту записку?!
Тишина, но уже другого рода. Девятый, десятый и одиннадцатый классы выглядывают с лестничных площадок второго и третьего этажей. Младшие выходят из комнаты для занятий и останавливаются в коридоре, глядя на меня.
– Это… Это я, – лепечет Хлоя П.
Рядом с ней стоит Джесса, положив руку ей на плечо, строя из себя ангела милосердия.
– Когда она звонила?
– Я не… Я почти не слышала…
Я подхожу и хватаю ее за руку.
– Что она сказала? – Я начинаю трясти Хлою за плечо. – Вам же было сказано: позвать меня, если она позвонит! Меня что, вообще никто здесь не слушает?!
Заметив, что она плачет, я понимаю, что вцепилась в нее ногтями, а Джесса пытается осторожно разжать мои пальцы. Она тоже плачет, как и добрая половина семиклассниц. Остальные ученицы моего факультета смотрят на меня так, будто я какое-нибудь обезумевшее чудовище. Они остаются стоять внизу, а я отворачиваюсь и иду вверх по лестнице, трясущимися руками сжимая записку, злясь, что на ней всего два слова: «ХАННА ЗВОНИЛА». Мне нужен номер, причина звонка. Хоть что-нибудь.
Навстречу мне по лестнице спускается Рафаэлла.
– Ты ужасно выглядишь. Что происходит?
Я хочу, чтобы мое сердце перестало так быстро биться, но, чем дольше она говорит, тем чаще мой пульс.
– Все… – начинает она.
– Что? Что все? Недовольны мной? Считают, что я съехала с катушек? Что кому-то другому пора занять мое место?
Рафаэлла смотрит меня. Ее лицо исполнено холодного гнева. Такой я еще никогда ее не видела.
– Знаешь, в чем твоя главная проблема? – тихо произносит она. – В том, что тебе плевать на чужие чувства. До того, как ты, по своему обыкновению, грубо меня перебила, я пыталась сказать, что все мы беспокоимся о тебе, а вовсе не об этой ситуации, и что тебе явно нужно выспаться и временно передать нам часть своих забот. Но тебе все равно. Разница между нами и тобой в том, что ты… Ты у нас постоянный пассажир «Мне-Плевать-Аэро», а мы предпочитаем более дружелюбные авиакомпании.
Вокруг нас собирается толпа. Полагаю, все удивлены тем, что Рафаэлла повысила голос. В основном здесь одиннадцатый и десятый классы, но я знаю, что младшие, оставшиеся внизу, тоже слушают. Прошлые главы моего факультета перевернулись бы в гробу, узнай они, какой шум и хаос воцарился на факультете теперь.
– Ты права, – говорю я, поднимаясь к себе на этаж. – Мне плевать.
У себя в комнате я ложусь на кровать, чувствуя, как все внутри тошнотворно сжимается. Хочется заплакать оттого, что мысли никак не унимаются. Я просто чувствую: что-то не так. Это чувство преследует меня во сне, оно проникло в сердце. Ханны нет, и меня охватывает ощущение обреченности. Как будто что-то должно случиться. Что-то плохое. Я пытаюсь покормить кота, но он царапается, дерет мне руки до крови, а я не сопротивляюсь, потому что лучше чувствовать боль, чем все эти непонятные эмоции. Иногда мы сидим – я и этот умирающий кот – и смотрим друг на друга, будто играем в мексиканское противостояние. Больше всего на свете мне хочется спросить у него, что он видел. Что сказала ему Ханна в последний раз? Но он просто смотрит на меня, и даже такой, старый и больной, он не растерял своей дикой ярости. Его шерсть вся в колтунах. Я предпринимаю еще одну попытку накормить его, но, хотя он выглядит так, будто готов умереть в любую минуту, кот снова начинает царапаться. У меня на глазах выступают слезы, а окровавленные руки дрожат от отчаяния.
Глава 11
Меня окружает темнота, сверхъестественная темнота. Я повисла на дереве вниз головой, зацепившись ногами за ветку и опустив руки. Я вижу силуэт мальчика, но на этот раз он стоит на земле.
– Если я упаду, ты меня поймаешь?! – кричу я ему.
Он молча отворачивается и идет куда-то. Я чувствую, что начинаю соскальзывать. Сначала срывается одна нога. Висеть становится больно, и я обливаюсь потом.
– Эй! – зову я снова. – Ты меня поймаешь?
Он оглядывается.
– Сама себя лови, Тейлор.
Я больше не могу держаться. Ушам больно от моего собственного крика. Земля неумолимо приближается, я падаю и слышу тошнотворный звук удара.
Я стараюсь реже ходить по нашему корпусу. Многие теперь ужинают в своих комнатах – наверное, избегают меня. В общей гостиной пусто и тихо. По школе расползлись слухи о том, что я теряю контроль над факультетом, и Ричард уже готовится занять мое место.
Мои действия все больше напоминают устойчивый распорядок. Днем я прячусь возле дома Ханны. Здесь меня переполняют тишина и покой. Вокруг растут араукарии и розы. Запахи, цвета, и пение птиц, порхающих над землей, сливаются в такой совершенной гармонии, что я не понимаю, как человек, создавший этот райский уголок, мог просто исчезнуть.
За домом Ханны есть место, где река образует песчаную отмель. Я часто сижу там, и однажды замечаю, что на противоположном берегу, прислонившись к стволу эвкалипта, стоит Джона Григгс. Я не знаю, как на это реагировать. На мгновение мне кажется, что его присутствие вполне естественно и один из нас сейчас крикнет «Привет!», вместо того чтобы игнорировать друг друга или бросаться обвинениями. Между нами не больше двадцати метров. Мы оба не двигаемся с места, кажется, целую вечность. Я вижу в его глазах вопрос. И что-то еще. Вдалеке кричат утки, но никто не смеет пошевелиться, кроме зябликов, которые ничего не знают о территориальной войне и границах. Они взлетают с моей стороны реки и садятся на его, будто желая сказать: «Не втягивайте нас в эти глупости, мы просто любуемся видом».
Каждый вечер я, словно в храм, иду к Молитвенному дереву. Почти все время я провожу, рассматривая надписи на стволе, пока остальной мир погружается в тишину. Видимо, никого по ночам не тревожат зловещие призраки. Никого, кроме меня. Я ищу хоть что-нибудь. Зацепки, так я это называю. Мне встречаются фразы, похожие на строки из песен, библейские отсылки. Я с фонариком осматриваю все надписи до единой и нахожу еще один фрагмент головоломки. Имена. Нани. Джуд. Фитц. Вебб. Тейт.
Имена разбросаны по всему стволу, и все-таки они здесь. Так, будто они существуют не только в воображении Ханны, но и в действительности. Слабый голосок разума говорит мне, что Молитвенное дерево могло просто стать ее вдохновением. Но в глубине души я уверена: все намного сложнее. И, что еще хуже, один из них мертв. Я знаю об этом из рукописи. И меня охватывает горе, как будто я всю жизнь их знала. Я переписываю строки из песен и, вернувшись в комнату, вбиваю их в поисковик. Нахожу группы и песни. В одной из них есть строчка про Бригадун и долину под дождем, и это напоминает мне о чем-то в рукописи Ханны. Я скачиваю все песни, составляя себе саундтрек из прошлого. Услышав наконец песню, которую включает мне во сне мальчик на дереве, я плачу впервые с того дня, когда сидела в поезде с Джоной Григгсом. Я лежу в постели, завернувшись в музыку, как в одеяло, и думаю о Ханне. Мои глаза широко раскрыты. Я заставляю себя не спать. В отличие от Макбета, у которого отняли сон, я сама отнимаю его у себя. А жалкий больной кот Ханны сидит в углу, все так же съежившись в своем вечном страхе.