Грудного молока нет со дня смерти Дженни, но кажется, малыш не возражает против смесей. Но приходится использовать для их приготовления приличное количество посуды.
Я оттираю одну из бутылок, когда меня внезапно накрывает и я начинаю рыдать.
В последнее время мне сложно остановиться. Я могу проплакать вместе с Элайджей всю ночь напролет. И потом целый день. Слезы текут, когда я принимаю душ. Меня душат рыдания, когда я за рулем.
Из-за этого непрерывно болит голова и еще сильнее – сердце. И иногда я просто мечтаю, чтобы все закончилось. Чтобы весь мир прекратил существование.
Становится понятно, что твоя жизнь – дерьмо, когда ты моешь бутылочку и молишься о наступлении конца света.
Глава двенадцатая
Клара
Существует всего несколько маршрутов, по которым можно добраться из дома до магазина, или из дома в школу, или из дома куда-то еще. Самый короткий пролегает через центр города. Второй требует совершить немалый круг, но последние недели две я пользуюсь только им.
Потому что это единственная дорога, проходящая рядом с домом Миллера.
Знак, отмечающий черту города, переместился еще немного, и теперь становится понятно, почему парень двигал его понемногу. Если не знать, куда смотреть, то двадцатифутовые перемещения границы практически незаметны. Но я в курсе этой тайны, что заставляет меня улыбаться каждый раз, как я проезжаю мимо.
Меня не оставляет надежда застать Миллера на обочине, тогда появится предлог с ним поговорить. Но мечта ни разу не осуществляется.
Я направляюсь дальше в магазин за памперсами, хотя и не имею понятия, какую марку или какой размер нужно купить. Мама на сообщения не отвечает. Должно быть, занята с Элайджей.
Тогда я нахожу в списке контактов Джонаса и смотрю на цифры несколько секунд, размышляя, почему мама не позвонила ему в первую очередь. А еще любопытно, почему ребенок пробыл с нами так долго.
Я прекрасно вижу, что она врет, когда говорит, будто отцу малыша просто нужно передохнуть. По ее глазам заметно – она и сама обеспокоена. Видимо, надеется, что отдых – единственная вещь, необходимая Джонасу.
А что, если Лекси права? И он решил не возвращаться за сыном?
Если это на самом деле так, то длинный список катастроф пополнится новым пунктом. И во всех виновата я. Джонас не выдержал напряжения, так как ему приходится одному растить малыша, чего бы не произошло без моего безответственного поступка.
Я просто обязана исправить ситуацию. Но как это сделать, если неизвестно, что вообще происходит?
Поэтому я убираю телефон и выхожу из магазина, ничего не купив. А затем отправляюсь прямиком к дому Джонаса, потому что тетя Дженни совета мне больше не даст, а мать не хочет рассказывать правду. Самый лучший способ докопаться до истины – обратиться к первоисточнику.
Когда я приближаюсь ко входу, становится слышен шум телевизора. Я с облегчением выдыхаю: значит, Джонас еще в городе. Пока. Я нажимаю на звонок и улавливаю движение внутри. Потом раздается быстрый топот. Который вскоре затихает, словно обитатель дома удаляется в глубь помещения, чтобы избежать нежеланного посетителя. Я начинаю отчаянно колотить в дверь, чтобы показать: я никуда не уйду, пока мне не откроют. Если понадобится, я готова даже пролезть через окно.
– Джонас! – изо всех сил кричу я.
Никакой реакции. Я нажимаю на дверную ручку, но та не поддается. Закрыто. Тогда я снова принимаюсь стучать правой рукой и звонить левой. После минуты подобной настойчивости я вознаграждена звуком приближающихся шагов.
Дверь наконец распахивается. Джонас натягивает футболку.
– Не дают даже одеться! – недовольно бормочет он.
Я протискиваюсь внутрь, не дожидаясь разрешения. Последний раз я была здесь за неделю до смерти тети Дженни. Поразительно, до чего быстро у мужчин все превращается в свалку!
Правда, назвать увиденное словом «отвратительно» пока нельзя, но определение «жалкое зрелище» уже напрашивается. На полу валяется одежда. На столе навалены кучи пустых коробок из-под пиццы. На диване лежат две открытые пачки чипсов. Словно устыдившись, что вполне оправданно, беспорядка, Джонас начинает собирать мусор и относить его на кухню.
– Ты что творишь? – спрашиваю я.
Он наступает на педаль контейнера, открывая крышку. Думаю, план заключался в том, чтобы высыпать отходы внутрь, но там уже скопилось достаточно содержимого, поэтому крышка возвращается на место. Вместо этого коробки и пакеты водружаются на кухонную стойку.
– Убираюсь, – слышу я наконец.
С этими словами мистер Салливан вытаскивает переполненный мешок из корзины и принимается завязывать горловину.
– Ты знаешь, что я имела в виду. Почему мама нянчится с Элайджей с самого воскресенья?
Джонас ставит пакет возле двери, которая ведет в гараж. Затем какое-то время медлит и поворачивается ко мне, словно готов сообщить правду. Однако потом отрицательно качает головой:
– Тебе не понять.
Меня уже тошнит от этой фразы. Будто в шестнадцать лет осознание простых вещей недоступно. Но я понимаю достаточно: не существует ни одной серьезной причины, чтобы бросить своего ребенка. Даже сильное горе не служит оправданием.
– Тебе вообще на него наплевать?
– Конечно же, нет! – Джонас явно оскорблен моим предположением.
– Ну тогда у тебя очень странный способ выказывать заботу об Элайдже.
– Я сейчас не в очень хорошем состоянии.
– Точно, – выдавливаю я невеселый смешок. – Как и моя мама. Она в отличие от тебя потеряла сразу двух близких людей.
– Если уж начинать считать, то я потерял троих: лучшего друга, невесту и мать моего сына, – ровным тоном отвечает мистер Салливан.
– А теперь он лишился обоих родителей. Выглядит очень справедливо.
Джонас вздыхает и облокачивается на кухонную стойку. Затем смотрит себе под ноги, и я вижу, что мое присутствие вызывает у него чувство вины. Отлично. Он это заслужил. А я еще даже не закончила.
– Думаешь, что страдаешь сильнее, чем моя мать?
– Нет, – мгновенно отвечает Джонас. Очень убедительно.
– Тогда почему перекладываешь на ее плечи свои обязанности? Раз ты не считаешь себя наиболее обделенной стороной, то и не следует оставлять на маму ребенка, будто твое горе важнее любых ее чувств.
Он внимательно выслушивает меня. Заметно, как к нему приходит осознание, как лицо искажается муками совести. Затем он поворачивается ко мне спиной, словно мой вид вызывает в нем острое раскаяние.
– Прошлым вечером Элайджа перекатился на живот, – добавляю я.
– Правда? – моментально разворачивается ко мне Джонас с горящими глазами.