За гранью слов - читать онлайн книгу. Автор: Карл Сафина cтр.№ 96

Антрополог Дон Принц-Хьюз, которая в детстве страдала аутизмом и с трудом научилась говорить, нашла родственные души в группе горилл в зоопарке Сиэтла и в конечном итоге стала заботиться о них и изучать их. Она называет их «первыми и лучшими друзьями, которые у меня были… древним народом» ^[90]. Тем временем в лаборатории в Джорджии Канзи смотрел видео с гориллой Коко и незаметно для людей выучил несколько жестов из языка глухонемых, которым пользовалась Коко. (Как мы помним, Канзи научили общаться при помощи символьной клавиатуры.) Когда Канзи познакомился с Принц-Хьюз, то некоторое время наблюдал за ней, а затем напечатал сообщение: «Ты горилла, вопрос?»

К 1982 году шимпанзе Уошо родила двух детенышей, но оба они умерли – один из-за порока сердца, другой из-за инфекции. Когда лаборантка Кэт Бич забеременела, Уошо проявила большой интерес к ее животу и знаками радостно передала: «Ребенок». Затем у Кэт случился выкидыш. Роджер Фоутс писал: «Зная, что Уошо потеряла двух детей, Кэт решила рассказать ей правду. МОЙ РЕБЕНОК УМЕР, знаками показала она. Уошо опустила голову, потом посмотрела прямо в глаза Кэт, показала ПЛАКАТЬ и коснулась щеки Кэт под глазом… Кэт собралась уходить, но Уошо ее не отпускала. ПОЖАЛУЙСТА ОБНЯТЬ ЧЕЛОВЕК, жестами показала она».

Некоторые животные способны выучить несколько человеческих слов, но способность людей использовать сложный язык, по всей видимости, уникальна. (Под «языком» я подразумеваю систему с обширным словарем, грамматикой и синтаксисом.) Наши дети интуитивно понимают и осваивают все сложности речи. И это очень интересно: когда ребенок начинает пользоваться прошедшим временем и говорит «Я думал», а не «Я думаю», он применяет грамматическое правило, которому его не учили. Психолог из Гарварда Стивен Пинкер убежден: способность ребенка создавать вербальную структуру означает, что человеческий мозг запрограммирован на грамматику. Вероятно, мы обладаем врожденным инстинктом человеческой речи. Если это правда, то речь для человека так же естественна, как трубные звуки для слонов, рычание и вой для волков, ультразвуковые щелчки для дельфинов. И это должно быть очевидным.

Но многое тревожит. Возможно, мы действительно – на глубоком, биологическом уровне – не способны понять богатство коммуникации других видов животных, точно так же, как они не способны понять нас? Что, если методы их коммуникации – это границы, которые мы можем размыть, но не в состоянии пересечь? Давняя мечта человечества «разговаривать с животными» может оказаться недостижимой. Не только потому, что они не умеют говорить, но из-за нашей неспособности поддерживать разговор со слоном. Точно так же слон не способен рассуждать о вероятности дождя на английском или на фарси.

Но и это еще не все. Когда люди просят дельфинов или морских львов найти предмет, которого нет в их бассейне, животные либо упорно ищут – то есть они знают, что именно им нужно, – либо не утруждают себя поисками, а это значит, они знают, что искомого предмета тут нет. В слове «мяч» ничто не указывает на его форму, человеческое слово – это абстрактное представление, символ. Однако любое животное, понимающее значение слова «мяч», узнает и абстрактный символ. Шимпанзе способны формулировать абстрактные понятия, такие как «еда» и «орудия», они умеют распределять по категориям не только объекты, но и символы объектов.

«Когда мы что-то просим у животных, они часто нас понимают, – пишет Элизабет Маршалл Томас. – А когда просят они, это ставит нас в тупик». Орангутаны могут оценить, насколько хорошо человек понимает их жесты. Если объясниться жестами не получается, они могут устроить пантомиму, изображая, что им нужно. Если человек частично понимает смысл сообщения, «орангутаны сужают диапазон сигналов, отдавая предпочтение уже встречавшимся жестам и часто их повторяя». Встретившись с непониманием, обезьяны придумывают новые сигналы. То есть орангутаны способны определить значение, понятное всем, – если люди доказали, что могут понять их сообщение.

Значение, понятное всем. Понимание. Вот он, искомый предмет.

Кен Балком живет в маленьком доме, окруженном лугами; дом примостился среди сосен на склоне, спускающемся к морю, и из него можно любоваться панорамой островов Сан-Хуан на другой стороне пролива Харо.

Сегодня по проливу бегут «барашки», а ветер приносит дождь и чаек; порывы ветра достигают ураганной силы. Через пролив виден канадский остров Ванкувер – горы за синими горами между синим небом и синей водой. Среди обитателей пролива – самое большое в мире скопление морских звезд, осьминог с самыми длинными щупальцами и самые большие в мире дельфины – косатки. Для них море – родной дом. Их дом.

Ни в одной гостиной я не ощущал такую близость моря. На низком кофейном столике лежит череп длиной сто метров и весом шестьдесят восемь килограммов. Размеры и два ряда острых зубов делают его похожим на череп тираннозавра. Это владыка морей. И он наш современник. Где-то там, внизу, прямо сейчас плавают существа с такими черепами. Их массивные челюсти и ряды острых как кинжалы зубов толщиной с палец заняты добычей пропитания. В наше время даже самые большие киты боятся косаток, которым нет равных с тех пор, как шестьдесят пять миллионов лет назад вымерли динозавры. Но необыкновенный интеллект этих животных делает их непревзойденными охотниками, до которых тираннозавру очень далеко: они умны, они заботятся о потомстве, они долго живут, склонны к сотрудничеству, в высшей степени социальны, преданы семье. Подобно нам, они теплокровные млекопитающие, обладающие индивидуальностью, которая не слишком сильно отличается от нашей. Только они гораздо крупнее. И не такие жестокие. Их мозг – тоже куда большего размера – справляется с такими задачами, как семейные отношения, география, социальное взаимодействие, мгновенный анализ звука.

Кен начинает объяснять, как киты создают и используют эхолот, но тут мой взгляд перемещается за окно, на бурные воды пролива.

Недалеко от берега рядом с пятном бурых водорослей я замечаю фонтан брызг. Но плавника не видно. Может, морская свинья? Затем еще один мощный выброс. Я не представляю, как косатка может дышать, не показывая из воды спинной плавник, но в этот момент волны расступаются и появляется черно-белая голова.

Черт… Но почему они появились так неожиданно? Динамики на подоконнике в кухне Кена постоянно транслируют звук с нескольких подводных микрофонов, которые называют гидрофонами, через сайт OrcaSound.net. Но из динамиков доносилось лишь шипение, белый шум моря.

Кен бежит к треногам с биноклями у окон кухни и начинает осматривать пролив.