– Сожалею, полковник. Я полагала, что вам об этом известно, – тихо сказала дознавательница, хотя знала: если бы не этот разговор, полковник остался бы в неведении.
Взгляд Полковника заметался от одного к другому.
– Черт возьми. Проклятье… Что вы сделали?
Дознавательница подалась к диктофону и коротко сказала:
– Двенадцать тридцать шесть. Допрос окончен.
Она остановила запись. Полковник рванул к себе куртку, висевшую на спинке стула. Руки у него дрожали. Не глядя на дознавателей, Полковник вышел.
Катя
В коридоре Кате встретился Полковник. Он быстро шагал, опустив голову, и чуть не столкнулся с ней. Когда Полковник поднял глаза, Катя уже готова была поздороваться, но осеклась, увидев выражение его лица. Полковник нагнулся к ней:
– Ты что, замешана в этом дерьме?
Он почти выплюнул эти слова. Подошедший сзади охранник взял его за плечо.
– Сожалею, полковник, но свидетелям запрещено говорить друг с другом.
Полковник жестко, не отрываясь, смотрел на нее.
– Тьфу!
Он стряхнул руку охранника и с ненавистью глянул на Катю, после чего снова размашисто зашагал по коридору. Катя проглотила комок в горле и пошла дальше, к указанной ей двери – двери допросной комнаты.
– На какой стадии вы присоединились к операции?
Вопрос задал мужчина. Женщина сидела молча, занеся ручку, как будто изготовилась записывать. Она держала блокнот под углом, и Кате было не видно, пишет ли она. Может, это специальный прием, чтобы она чувствовала себя неуверенно. Катя кашлянула и ответила:
– Я присоединилась к операции, когда приняли решение насчет Анны Франсис.
– Что вам известно о том, как принималось решение?
– Насколько я поняла, кандидатов было несколько, но остановиться решили на ней.
Дознаватель-мужчина посмотрел в свои бумаги, что-то промычал.
– Что вы знали о прошлом Анны?
Просто отвечай на вопросы, подумала Катя. Не больше и не меньше. Отвечай на вопросы – и все.
– Я знала про нее, но ведь про нее все более или менее знали.
– Откуда вы про нее знали?
– Ну, из газет, из телевизора… о ее работе в Кызылкуме.
– Но вы знали о ней больше, чем писали газеты, верно?
Теперь заговорила женщина, дознавательница. Она улыбалась. В голосе звучала доверительность, вызывающая на откровенность. Словно дознавателям просто надо подтвердить то, что им и так известно. Катя помедлила с ответом.
– Я имела доступ к рапортам о ее кызылкумском проекте.
– И что там было написано?
– Ну… Мне кажется, обсуждать это здесь не вполне правильно. Те рапорты частично…
– С грифом секретности? – Дознавательница продолжала улыбаться любезной полуулыбкой.
– Не знаю, должна ли я отвечать на этот вопрос.
Дознавательница нагнулась к стоящему на столе диктофону и произнесла:
– Запись остановлена.
Когда запись снова пошла, дознавательница заговорила:
– Катерине Иванович были предъявлены документы, которыми Председатель уполномочивает и ее, и меня обсуждать материалы секретного рапорта SOR234:397, класс три. Я повторяю вопрос: что содержалось в документах, которые вы просмотрели перед отправкой на остров?
– Ну, там было кое-что. Она страдала от ПТСР…
– Посттравматического стрессового расстройства.
– Да-да, и у нее еще, насколько я поняла, были проблемы с употреблением препарата FLL.
Дознавательница с интересом взглянула на нее, вскинув бровь.
– Вы говорите “с употреблением”. Не “со злоупотреблением”?
Катя заерзала. Она знала, что эта тема всплывет; ей казалось, что она более или менее подготовилась.
– Трудно сказать. Она долгое время жила в крайне тяжелых условиях. Я бы сказала, что нет ничего ненормального в попытке помочь себе, используя наркотические или подавляющие тревогу препараты, а также в том, что при подобных обстоятельствах развивается ПТСР. Это скорее указывает на то, что ты – живой человек. Ненормальным было бы никак не реагировать на обстоятельства.
– Понимаю, – сказала дознавательница, хотя Катя усомнилась, что дознавательница понимает или вообще хочет понять. – Поэтому вы в конце концов приняли предложение? Потому что на острове Анне предоставили доступ к препарату?
– Ну… нет… Нет. По-моему, это была плохая идея.
– Вы даже подали письменный протест. Почему?
Вопрос был задан тем же легким тоном, но теперь в голосе послышалась еле заметная жесткость.
– Я подумала, что это ненужная жестокость. Человека, который избавился от зависимости, нельзя подвергать риску снова стать зависимым. Да еще в стрессовых обстоятельствах.
Дознавательница склонила голову набок, словно не вполне понимая.
– Вы все же не хотите сказать, что она злоупотребляла? Даже в свете того, что произошло?
– Нет. Я думаю, это слишком сильное слово. Неправильное.
– Вам известно, что она лечилась от зависимости?
– Да, известно. И я знаю, что лечение было успешным.
– Кто рассказал вам об этом?
– Секретарь Нурдквист. И это следовало из рапорта.
Дознавательница записала что-то в блокноте и продолжила.
– Почему вы в конце концов согласились, чтобы препарат оказался в медпункте?
– По словам секретаря, очень важно было убедиться, что Анна реабилитировалась полностью, что она не вернется к злоупотр… к употреблению, независимо от того, насколько тяжелы обстоятельства. Что когда дело касается этой должности, мы не можем позволить себе поставить не на ту лошадь.
Дознавательница подняла глаза от бумаг.
– Он употребил именно это выражение? “Поставить не на ту лошадь”?
– Насколько я помню, да.
Дознавательница продолжала делать записи. “Что она там пишет?” – подумала Катя.
– Значит, препарат все-таки доставили на остров, для своего рода испытания характера?
– Да. А разве все это не было своего рода испытанием характера? – спросила Катя – и тут же пожалела об этом.
Секретарь
– Чья это была мысль – чтобы препарат FLL оказался на острове?
Говорила женщина, дознавательница. Он бы предпочел говорить с дознавателем-мужчиной. Говорить с мужчинами всегда было проще. Может, они понимали его чувства; а может, именно поэтому его допрашивает женщина. Он решил не поддаваться. Но никакого желания разговаривать с этой стервой в форменном пиджаке у него не было.