Эксперимент «Исола» - читать онлайн книгу. Автор: Оса Авдич cтр.№ 2

Коллега ждал снаружи; вместе они прошли по коридору к решетчатой двери. Явился охранник, но когда он пожелал заглянуть в портфель, она прикрыла замочек ладонью.

– Открывать нельзя. Проверьте список.

Охранник ушел в свою будку, поднес к уху черную рацию. Она видела, как он шевелит губами за звуконепроницаемым стеклом. Потом качнул головой – видимо, получив ответ, – вышел из будки и кивнул на портфель.

– Проходите, пожалуйста.

Двери перед ними разъехались, потом закрылись у них за спиной. Через несколько секунд свет в углу с красного сменился на зеленый, открылся следующий шлюз. Каждый раз она с новой силой ненавидела этот момент – когда они оказывались заперты между первой и второй дверями. Она чувствовала себя арестанткой. Словно никакой разницы между ней и теми, кто за дверью, не было.

В коридоре за дверью царил полумрак. Люминесцентные лампы на потолке были слишком далеко друг от друга, люди выходили из тени и входили в бледный свет, лившийся сверху и делавший их похожими на мертвецов. Звуки были приглушенными; шаги едва слышались. Коллега шел первым, широкая спина маячила у нее перед глазами. Подойдя к окошечку в стене, он постучал костяшками пальцев, и когда за окошком возник суровый старик, подсунул под стекло документы. Старик вышел с большой связкой ключей в руках и молча зашагал по коридору. Они двинулись следом. Старик отпер тяжелую стальную дверь по правую руку и впустил их в еще один коридор. Здесь было еще темнее. Слева тянулись окна, за стеклом она видела людей, сидевших в комнатушках, похожих на приемные. Одни читали, другие тревожно поглядывали на стекло. Она знала: увидеть, что делается вне комнаты, невозможно; видно только то, что внутри. Они ее не видят, а она их видит. Надзиратель остановился. Они были у цели. Надзиратель отпер последнюю дверь и впустил их в скудно обставленную комнату. Посредине стол; с одной стороны один стул, с другой – два. Графин с водой, пара пластмассовых стаканчиков. Посреди стола – большой магнитофон.

– Дайте нам пару минут, и потом можете вводить первого, – сказал коллега надзирателю.

Тот кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Она положила портфель на стол, достала большую папку с фотографиями, картами и другими документами. На папке стояла большая красная печать со словами “Совершенно секретно”, а под ней значилось:

Она взглянула на коллегу; тот, наморщив лоб, рылся в портфеле. Она вдруг поняла, что он выглядит испуганным. Не похоже на него. Она много раз видела его злым, раздраженным, смертельно уставшим, отчаявшимся, разочарованным, но испуганным – никогда. Ей стало интересно, много ли он знает, если знает больше нее, и если да, то что именно. Она изучающе поглядела на напарника. Обнаружив, что за ним наблюдают, он придал лицу прежнее выражение, закрыл папку и с легким стуком положил ее перед собой.

– От души надеюсь, что красные подошвы сработают. Нам сейчас чертовски нужна удача, – сказал он наполовину ей, наполовину себе самому и сел на стул.

– Анны Франсис не будет? Ты уверен?

Она помнила, что уже задавала этот вопрос, и все же спросила еще раз. Коллега взглянул на нее.

– Не будет. Во всяком случае, мне так сказали. Ты слышала что-то другое?

Она покачала головой. Ничего хорошего. Она хотела что-нибудь сказать, но лишь взяла со стола папку и бережно убрала ее в портфель, а портфель поставила возле ног. Только она собралась спросить, знает ли он, где сейчас Анна Франсис и все ли с ней в порядке, как дверь открылась.

Подумать только: благодаря какой мелочи мы можем увидеть другого человека, увидеть по-настоящему! Ведь увидеть по-настоящему значит признаться себе, что ты влюблен, увидеть того, другого, вдруг, вон там, на том конце комнаты, словно в первый раз. Когда я впервые по-настоящему увидела Генри Фалля, мы уже какое-то время работали в одном отделе, и странно, что для этого понадобилась такая мелочь.

Мы были в гостях у нашего шефа, молодого человека с большими амбициями, про которого говорили: именно такой нужен нам, чтобы “оптимизировать деятельность”. Собрался весь отдел – чужие друг другу, неловкие, излишне принаряженные, накрашенные чуть основательнее, чем обычно, в руках – изящные бокалы вместо привычных кофейных кружек. Многие явились в новой одежде и чувствовали себя скованно. В вырезе у секретарши отдела, немолодой женщины с прической-шлемом, я увидела неотрезанный ценник. Может быть, она сохранила чек и надеялась на следующий день вернуть вещь в магазин. И получить назад свои купоны. Я так и видела ее у кассы, с блузой в пропахшем потом пакете: спорит, потрясая чеком, жалуется на качество, размер, какой-нибудь шов. Усталое, ярко накрашенное лицо продавщицы. Секретарша наверняка выйдет победительницей.

Перед ужином, накрытым в просторной гостиной с видом на залив, подали игристое “Роткэпхен”; хромированный сервировочный столик был уставлен бутылками. Я бесилась: то, что наш сопляк-шеф может позволить себе представительские апартаменты в одной из новых высоток на самом Лидингё, с видом на Карлсудд и военную базу на Тюннингё, сервировочный столик и заграничную выпивку, наверняка предполагает высокопоставленную родню (что в свою очередь легко объясняло, как он получил начальственную должность). Генри, как обычно, оставался в стороне от общего разговора. И вдруг я увидела, как он берет бутылку дорогого коньяка, наливает, пьет большими глотками, а потом беззвучно ставит рюмку на столик, словно и не брал. Не сказать, чтобы это выглядело так уж красиво; у другого человека такой поступок показался бы возбуждающим опасения, признаком алкоголизма, нервозности, слабости, дурного воспитания. Но у такого мастера самоконтроля, как Генри, этот жест означал нечто совершенно другое: желание. Когда я увидела, как Генри пьет коньяк, мне впервые пришло в голову, что он, возможно, не тот, за кого я его принимала, что он может оказаться опасным для меня. Я начала наблюдать за Генри – и увидела много чего еще. Это было как собирать лисички. Сначала не видишь ничего, потом видишь кое-что, а потом грибы вдруг везде, куда ни глянь. Второе, на что я обратила внимание в Генри, был его смех. Он умел смеяться. Звучит странно, но большинство людей не смеются. Они растягивают рот, как-то кашляют, квохчут, но не смеются по-настоящему. Генри смеялся открыто, беспечно, такой смех никак не вязался с его сдержанным обликом. Чем дольше мы работали вместе, тем чаще я ловила себя на том, что пытаюсь выманить этот смех, просто чтобы посмотреть, как Генри, согнувшись, падает на рабочий стол или откидывается на спинку стула – слезы льются из глаз, обнажаются ровные белые зубы. Да, третье: у него были необыкновенно красивые зубы.

Вообще же Генри был заурядный человек. Он исполнял свои рабочие обязанности прилежно, без оригинальности. Избегал рискованных решений. В недели, когда он дежурил в кухонном закутке, кухня бывала убрана безупречно. Он не был замкнутым, но не был и открытым, ничего не рассказывал о себе, пока его не спрашивали напрямую. Тогда он отвечал – вежливо и коротко. Что он делал в выходные, что он думает о новом фильме, куда поедет в отпуск. Он выдавал информации не больше и не меньше, чем требовалось, чтобы ответить на вопрос. Часто он предпочитал перевести разговор на спросившего – похоже, не потому, что человек этот был ему особенно интересен, а из вежливости или (как я начала понемногу подозревать) чтобы избежать разговоров о самом себе. Когда сослуживцы приглашали Генри на дни рождения, пикники, выпить пива после работы, он почти всегда отклонял приглашения, вежливо и под извинительными предлогами. День рождения тетушки, стирка, он должен уехать, так что увы. В следующий раз – с удовольствием. Генри был человеком, который никому не мешает и которому поэтому никто не мешает. На работе все единодушно считали Генри Фалля приятным коллегой, но никто не обращал на него особого внимания. И когда я начала наблюдать за ним, мне пришло в голову, что эта дружелюбная дистанция, эта почти изощренная скромность были не случайными. Он сам так устроил. Генри хотел, чтобы все было именно так.