Эксперимент «Исола» - читать онлайн книгу. Автор: Оса Авдич cтр.№ 18

Я несколько раз перечитала написанное, а потом сожгла лист в камине. Когда осталась одна зола, я вымела ее и спустила в унитаз. Потом начисто протерла камин. Секретарь ясно дал понять: операция секретная и должна таковой оставаться.

Увидев Анну на бурой от мороза траве перед домом, я оторопел. С тех пор как мы виделись в последний раз, она словно постарела на десять лет. Из худенькой стала истощенной, из светлой превратилась в прозрачную. Кожу словно туго натянули на череп, резкие черты ее лица казались теперь грубо вытесанными. Кызылкумский проект явно оказался не курортом и дался ей очень дорого. Дело было не только в том, что Анна выглядела измотанной – она выглядела сломленной, причем каким-то жутким образом.

Анна, судя по выражению лица, не была готова к моему появлению, но я дал ей понять, что нам не следует обнаруживать факт нашего знакомства. В мгновение ока она взяла себя в руки и церемонно со мной поздоровалась. Я сжал ее узкую холодную ладонь, походившую на пучок сухих веточек, и мы обменялись парой вежливых фраз. Я заметил, как секретарь фиксирует эту сценку краем глаза. Каким-то образом Анна умудрилась вполне естественно подойти к дому последней, и я изо всех силился, таща за собой чемодан, не повернуть головы, чтобы посмотреть на нее. Дом как всегда выглядел неприятным и тяжелым; когда я подошел ближе, от вида этой громадины у меня по хребту прошел мороз. На лестнице я притворился, что у меня нелады с чемоданом; крутя его так и сяк, я сумел обернуться и бросить взгляд назад. Небо и море сливались в по-разному тяжелых оттенках серого: волны, клочья туч. Ниже, у причала, резко подпрыгивал на прибое катер. Причалили его по-дурацки, и теперь он со скрежетом задевал пристань; стук от ударов корпуса о край причала доносился до самого крыльца. Анна, в черной кожаной куртке, с трудом карабкалась вверх по широкой тропе, мимо низких кустов, без любви посаженных на лужайке. Я не знал, задумывались ли они как подобие беседки; если да, то затея не удалась. В этом месте ощущалось что-то нездоровое. Устояв на крыльце под порывом холодного ветра, я увидел Анну: она, оступаясь, начала подниматься по склону. Я несколько недель следил за прогнозом погоды и пытался рассчитать оптимальные дни, но в конце концов сдался. На этом острове никогда не знаешь, повезет с погодой или нет, так быстро она меняется.

В холле я получил у секретаря ключи от своей комнаты, отпер, закрыл за собой дверь и стал быстро распаковывать вещи. Едва я закончил, как секретарь рывком, не постучавшись, открыл дверь.

– Собрание через десять минут. Спускайтесь и захватите свое самое приятное “я”. Ничего не забудьте.

Я хотел спросить его, как себя чувствует Анна, сказать, что увиденное вызывает у меня тревогу, но не успел – он захлопнул за собой дверь.

Процедура знакомства на нижнем этаже оказалась довольно скучной. Я отметил, что секретарь, представляя меня, не упомянул о моем военном звании, но понял, что прочим лучше об этом не знать. Мне не стоит привлекать к себе ненужное внимание, не стоит выглядеть угрозой или конкурентом. Единственным достойным внимания (за исключением того, что Лотта Коллиандер надулась из-за того, что ее забыли представить) было то, насколько сильно и явно у Анны испортится настроение, когда очередь дойдет до нее. Секретарь был именно тем деспотичным типом, каких она переносила с трудом, я предположил, что Анна считает его придурком, и теперь ожидал, что она прицепится к какой-нибудь мелкой неточности в его словах, как делала в пору моего пребывания в ее отделе (“Н-ну чисто технически мы были не в Кызылкуме, а рядом с ним, или во всяком случае на границе…”), но она молчала, стиснув зубы, и изучала узор на ковре, пока секретарь расписывал ее заслуги. Когда встреча закончилась и салон опустел, Анна осталась стоять у окна. Плечи у нее были острее и у́же, чем я помнил, и меня охватило желание закутать ее в плед. Я подошел к ней и попытался завести разговор – как мог естественно, – чтобы убедиться, что она не раскроет меня или саму себя перед другими, и чтобы понять, как много она сумела угадать. Сначала все было хорошо, но вдруг, посреди разговора, она снова улыбнулась той самой улыбкой. Потом извинилась и ушла, а я остался стоять, наблюдая, как тонкая фигурка поднимается по лестнице. Когда Анна скрылась из виду, я тоже поднялся – к себе в комнату, где растянулся на кровати. Я знал, почему согласился на это задание. Я принял правильное решение, совершенно разумное, и эта мысль немного успокоила меня. Но как же мне хотелось, чтобы из всего этого нашелся другой выход.

Только спустившись по широкой лестнице, чтобы присоединиться к другим, я заметила, что снаружи стемнело. Может, Генри еще у себя? Какое-то время я раздумывала, не постучать ли к нему, не спросить ли: может, он хочет спуститься вместе со мной, но потом решила не делать этого – не хватало еще нарваться на отказ. Все, связанное с Генри, как будто требовало от меня громадного напряжения. Я спустилась и встала на площадке, там, где большие, от пола до потолка, окна выходили на море. Дом имел все признаки официального партийного здания. Фотографии высокого начальства на стенах, пастельных цветов картины в духе национального романтизма – такие, по слухам, нравились партийным руководителям: леса и бурливые реки, светловолосые дети играют между тракторов и комбайнов, лоси выглядывают из леса возле гидроэлектростанций. На полу – непременный линолеум. Но некоторые детали свидетельствовали, что дом знавал и другие времена – те же времена, кажется, царили на Стратегическом уровне. Старый секретер, бархатное кресло с медными накладками. Темное дерево, тяжелая замысловатая резьба. Вещи, сделанные вручную, а не изготовленные на заводе. Я спросила себя, сколько лет этому дому на самом деле. Должно быть, он был здесь задолго до того, как мы вошли в Союз. Часть старого мира, мира Нур. Лестницу, на которой я сейчас стояла, словно перенесли сюда с “Титаника”, и когда я погладила блестящее черное дерево перил, то почувствовала себя почти в безопасности, словно под заботливым взглядом Нур. Это чувство удивило меня, потому что Нур никогда не была матерью-наседкой. Она скорее была матерью-динозавром, из тех, кто откладывает яйца – и уходит. Интересно, что они с Сири сейчас делают. Может, ужинают, может, смотрят телевизор, может, Сири уже под одеялом в синий горох, глядит в потолок и думает, где сейчас я. А может, вообще обо мне не думает. Я поймала себя на том, что не отрываясь смотрю в темноту, будто при желании могу увидеть, чем они занимаются, но потом поняла, что окно выходит совсем в другую сторону – не на сушу, а на море. Я все же нагнулась, чтобы рассмотреть что-нибудь в темноте. От моего дыхания на стекле образовался туманный круг – вероятно, снаружи было холодно; этот холод передался через стекло, и я мелко задрожала. Я расслышала гул сильного ветра, от которого оконные стекла пели похожую на плач глухую песню. Луна в высоких окнах, большая, желтая, как нарисованная, висела над горизонтом, и по морю тянулась красивая лунная дорожка. Там, снаружи, было только море. Блестящее, холодное, мокрое, темное, глубокое. Ни островов – кроме Исолы, ни лодок или кораблей, ничего. Вдруг за стеклом, прямо у меня перед лицом что-то шумно метнулось. Вскрикнув, я отскочила назад, запнувшись о собственную ногу и чувствуя, как пятки съезжают по ступеньке, я едва не сверзилась с лестницы. Руки вцепились в перила. Адреналин в секунду подскочил, но потом так же быстро упал, когда я сообразила, что это, должно быть, ветка хлестнула по стеклу прямо у меня перед носом. Наверное, ветка, какое-нибудь дерево; было слишком темно, чтобы разглядеть его. Я снова посмотрела в окно, однако теперь я стояла слишком далеко, чтобы разглядеть детали в темноте за окном. Свет, горевший в доме, делал из оконного стекла зеркало, и я видела лишь свое перепуганное лицо, двоившееся в неровных, ручной работы оконных стеклах. Я прижала ладони к щекам, словно чтобы успокоить подскочивший от испуга адреналин, который все еще плескался в крови. Убедившись, что все снова под контролем, я стала спускаться дальше.