Бумажные людишки - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Голдинг cтр.№ 42

— …понимаешь, это перевернуло меня. Я кричал и хватался за время, будто мог остановить весь процесс; но бред перевернул меня всего, и я понял, что путь, которым я иду к смерти, — это тривиальный путь, путь для всех, что это путь здоровый, верный, соответствующий… Эй, в чем дело?

Я обнаружил, что стою над ней. Мне казалось, что у нее приступ, но она просто смеялась.

— Ты редкостный негодяй! Ты клоун! Ты, ты…

— Послушай, Лиз…

— Ты говоришь о счастье, когда тебе еще далеко до смерти…

— Я не то имел в виду! Я пытаюсь объяснить тебе, что все в порядке!

Смех теперь смешивался с кашлем.

— Ты себе выдумал какую-то религию…

Я закричал:

— Я обнаружил, что я — частица Вселенной, вот и все!

Смех приобрел какой-то жуткий оттенок.

— Ты не частица, мерзавец! Ты и есть Вселенная — для себя! А вот я…

Она разрыдалась.

Тут явился здешний врач. Наверное, она ожидала его прихода, не знаю. Генри был тактичен до невозможности. Меня он приветствовал — видимо, слухи уже разнеслись — так, будто я вернулся с уик-энда в Лондоне, а не отсутствовал много лет. С Лиз он заговорил, словно бы не замечая ее бешенства и слез на впалых щеках. Он прямо лучился каким-то весельем, словно, несмотря на все доказательства, которые можно было представить суду, несмотря на страдания, мрак и смерть, все происходящее было игрой и что в какой-то момент мы все прекратим разыгрывать трагикомедию и вернемся к обычному существованию.

Я отнес свои вещи в гостевую комнату и осмотрелся. Когда-то Рик спал там один, потом с Мэри-Лу, потом опять один. И вообще кто только там не перебывал. Комната в сельском стиле, с действующим камином и крохотным окошком, через которое открывался вид на реку и Лисий остров. Когда листья с деревьев опадали или только распускались, как сейчас, можно было смотреть вдаль, до самой мельничной плотины. Даже если бы она не сказала, я все равно понял бы, что здесь побывал Валет Бауэрс — когда болезнь Лиз обострилась или когда у них начались очередные ссоры. Над камином стояли его книги: «Тигры-людоеды Декана», «Ружье на слонов», «Ружья», «Боеприпасы и стрельба из ружья», «Бизли — история фирмы и рекорды». Над ними полоса невыцветших обоев указывала, где он держал свое ружье «Бизли». В ожидании ухода доктора я листал эти книги. Там были замечательные схемы, например, в какое место тигра надлежит стрелять — ниже лопатки или в задницу, ни в коем случае не в голову, если хотите сделать чучело. Указания. Как преследовать раненого зверя. Как убить с первого выстрела. Боже мой, бедная Лиз, столько лет прожить с этим чудовищем!

Я оставил чемоданы и спустился вниз. Услышав, как миссис Уилсон гремит кастрюлями на кухне, я понял, что Генри ушел, в противном случае она бы ходила на цыпочках и обертывала бы посуду полотенцем. Я пошел искать Лиз, но не мог найти. В длинной комнате была Эмми.

— Значит, ты вернулся к маме. Ну и дурак.

— Ты же здесь.

— Это другое.

Она ушла на кухню. Я остался среди комнаты, словно в ожидании хозяйки. Да. Я дурак. Ничего даже отдаленно похожего на примирение или хотя бы приспособление — где же огромная, идущая от сердца заключительная книга Баркли, о которой я мечтал с тех пор, как прекратился бред? Мы так же расположены друг к другу, как пара скорпионов.

Лиз появилась из своей комнаты, тихая и бесцветная. Ей что-то вкололи.

— Извини. Нет, не его. Меня. Может, сядешь?

— Мне придется снова уехать.

— Ну да.

— Нет, я вернусь. Это Рик Таккер. Я обещал…

— Да.

— Я встречусь с ним в «Ахинеуме». Он не получит эти бумаги.

— Он же сумасшедший, ты знаешь.

— Знаю.

— И ему это не понравится.

— Пусть.

Мы замолчали. Лиз достала сигарету, передумала, собралась было положить ее обратно в пачку, но затем швырнула в камин.

— Странно все это, Уилф.

— Да. Нам нельзя было жениться. Надо было оставаться как бы братом и сестрой — у нас такая странная связь, на всю жизнь, несмотря ни на что.

— Я не о том говорю. Я о тебе и о нем. Я недавно читала одну биографию. Миссис Хемингуэй сказала: «У Олдоса получалось лучше. У Эрнеста получалось хуже». Когда я прочла это, я подумала о тебе. Она ведь ничего не говорила о критиках и работягах. Знаешь что? Вы с Риком уничтожили друг друга.

Я поехал в Лондон на три дня. Я бы оставался и дольше, но ночевки в клубе теперь ограничили еще сильнее. В «Атенеуме», среди всех этих епископов и вице-канцлеров, мне почему-то совсем не нравилось. А про «Ахинеум» что ни говори, но епископа там сроду не увидишь. Если уж на то пошло, то теперь там и писатели почти не водятся. В первый вечер я не встретил никого из знакомых, поэтому позвонил своему агенту, но тот уже ушел домой. Он живет за городом, и я сообразил, что даже не знаю его адреса — осмотрительный он парень! Мелькнула мысль насчет того, чтобы подцепить девицу, но я стал то ли слишком ленив, то ли слишком стар, то ли слишком разумен. Посмотрел театральные афиши и понял, что мне уже до лампочки все спектакли, да и фильмы тоже. Я стоял на Пиккадилли, наблюдал за родом человеческим, проплывавшим мимо в поисках размышлений, и признался себе, что Лиз была права. Я действительно уничтожен в том смысле, что больше не принадлежу указанному роду, а отношусь теперь к числу призраков и воспоминаний. Я пережил великий бред, и твердая мостовая по сравнению с ним ничего не значила. Скрипичная струна то ли повисла, то ли вовсе оборвалась. Нетерпимость отступила на задний план и, хотя не исчезла совсем, значила для меня не больше, чем церковная утварь. Это было пением во сне, то есть вовсе не пением; а поскольку пение начинается там, где кончаются слова, то где я? Лицом к лицу с неописуемым, необъяснимым естием — вот куда ты пришел.

Я побрел обратно в «Ахинеум» и выпил, чтобы убить время. Там было так покойно (в баре не было никого, кроме двух мирно беседовавших незнакомцев), что я заказал еще, потом еще и так далее. В общем, слегка сорвался.

На следующий день я пошел в контору литагента и очень много кивал. Он интересовался, есть ли у меня что-нибудь на выходе, и я сказал, что да, есть, но пока я не буду вдаваться в подробности, чтобы не сглазить — как обычно говорят в таких случаях, — а он тоже кивал, и видно было, как ему хочется поскорее отделаться от меня. Уилфрид Баркли уже не игрок, понимаете ли. Он исписался и теперь стрижет купоны. Агент был ко мне явно равнодушен. Может, пора подумать о выпуске собрания сочинений. Я вернулся в «Ахинеум» и остаток дня провел в постели — спал, мирно почивал, словно дитя, как принято выражаться — неверно, как почти все, что принято. Проснулся я около пяти и засел в змеючнике в ожидании. Наконец зашла Нарцисс и сообщила, что профессор Таккер ожидает меня. Я удивился, почему она не провела его прямо в зал, но все стало ясно, когда я вышел в вестибюль. Он сидел на полу, опираясь спиной о громадные викторианские напольные часы. Рубашка была расстегнута до пупка, если его можно было разглядеть в буйных зарослях, зато с шеи свисала золотая цепь со множеством амулетов — там были Лотарингский крест, око Осириса — Анх, свастика, пентакль и еще с дюжину вовсе не знакомых. Завидев меня, Рик высунул язык, ухмыльнулся и пролаял. Я даже усомнился, вменяем ли он — это обстоятельство помогло бы решить проблему в конечном счете, но перед тем доставило бы массу неприятностей. Но, приветствовав меня лаем, он поднялся и отряхнул прах «Ахинеума» с седалища.