Соблазняющий разум. Как выбор сексуального партнера повлиял на эволюцию человеческой природы - читать онлайн книгу. Автор: Джеффри Миллер cтр.№ 89

Мы видели на примере теории убегающего мозга, что, во-первых, для убегания нужна полигамия, а во-вторых, убегание должно привести к значительным различиям мужчин и женщин по художественным способностям. На первый взгляд кажется, что различия должны появиться и в эстетических вкусах: женщины должны стать разборчивее мужчин. Это было бы верно в том случае, если бы произведения искусства не создавались людьми, а вырастали у них на теле. Павлину, в отличие от павы, не нужно разбираться в хвостах – ему нужен только сам хвост. Но мужчинам, чтобы создавать приличные произведения искусства, необходимо эстетическое чувство не менее развитое, чем у женщин. Украшая себя, они должны руководствоваться теми же эстетическими соображениями, которыми руководствуются женщины при оценке украшений. Поэтому теория убегающей эстетики предсказывает равную степень развития эстетического вкуса у обоих полов, но более высокую творческую продуктивность мужчин. Примерно это мы и наблюдаем в истории искусства (хотя за последние тысячелетия межполовую разницу в суммарном выходе художественного продукта могли многократно усилить культурные и экономические факторы).

Но все же теория убегания способна объяснить лишь само существование эстетики, но не ее многочисленные аспекты. Она дает ответ на вопрос, почему одни вещи мы считаем красивее других, но не может объяснить ни один из эстетических критериев, которыми мы при этом руководствуемся: дело в том, что в результате убегания могли возникнуть какие угодно стандарты красоты. Убегающий половой отбор может идти в любом случайном направлении, поэтому на его основе нельзя построить удовлетворительную по всем параметрам теорию эстетики. Мы пока не будем отвергать это объяснение, но, может, найдем что-то получше?

Теория сенсорных смещений выглядит идеально подходящей для объяснения наших эстетических предпочтений. Если человеку нравится определенный тип эстетической стимуляции, это всегда означает, что эта стимуляция оптимальна для отвечающих на нее нейронных сетей. Например, полоски нам нравятся, скорее всего, потому, что наша первичная зрительная кора в ходе эволюции приобрела особую чувствительность к подобным паттернам. Яркие, насыщенные основные цвета привлекают нас, вероятно, по той причине, что они сильнее всего возбуждают фоторецепторы. Как только удалось бы выявить конкретные мозговые механизмы, лежащие в основе эстетического предпочтения, можно было бы сразу объявить его результатом сенсорного смещения и на этом остановиться.

Удивительно, но именно этот, физиологический, подход к пониманию человеческой эстетики и можно назвать классическим: он восходит к первым нейрофизиологическим экспериментам XIX века, к работам Германа фон Гельмгольца и Густава Фехнера. Этот подход был подхвачен первой волной развития эволюционной психологии, которая длилась с 1870-х по 1890-е годы: он просматривается, например, в книгах Гранта Аллена “Физиологическая эстетика” (Physiological Aesthetics) и “Чувство цвета” (The Color Sense). К 1908 году Феликс Клэй в “Происхождении чувства прекрасного” мог описать уже десятки теорий эволюции человеческой эстетики. Сейчас почти все они забыты, но, честно говоря, те идеи ничуть не уступали многим современным.

Гораздо позже физиологический подход применила Нэнси Эйкен. Результаты она изложила в 1998 году в книге “Биологические корни искусства” (The Biological Origins of Art). Она попыталась выделить мозговые механизмы, обеспечивающие наши предпочтения к определенным цветам, формам, паттернам и символам. Но она не анализировала эволюционные издержки и выгоды как занятий творчеством, так и обладания одним набором эстетических предпочтений относительно другого. Как мы уже знаем из главы “Декоративный гений”, теория сенсорных смещений особенно полезна, когда мы можем отследить, почему нейронные сети нашего мозга выработали чувствительность к тем или иным стимулам. Для этого сторонники теории сенсорных смещений пытаются определить, восприятие каких объектов было особенно важным для животных изучаемого вида на более ранних этапах эволюции. Физиологические подходы, один из которых применяла Эйкен, далеко не всегда предполагают следующий шаг – поиск ответов на всякие эволюционные “почему”. Почему наша первичная кора наиболее чувствительна к полоскам? Почему наше цветовое зрение сильнее всего реагирует на насыщенные основные цвета?

Утверждение “мы имеем такие-то эстетические предпочтения, потому что такие предпочтения имеет наш мозг” – с точки зрения эволюции просто тавтология. Любой нейробиолог скажет, что мы и есть наш мозг. В основе каждого нашего предпочтения лежат некие мозговые механизмы. Это верно как для генетически, так и для культурно обусловленных предпочтений. Может показаться, что существование конкретного мозгового механизма, лежащего в основе элемента поведения, должно говорить о том, что это поведение – адаптация, развившаяся в ходе эволюции, но это не так. Любое культурно-обусловленное поведение тоже обеспечивается работой мозговых механизмов. Разумеется, мы найдем нейромедиаторы, гормоны и нейронные пути, которые работают при интенсивных эмоциях, связанных с эстетическим восприятием. И что нам это даст?

Теория сенсорных смещений наиболее интересна в тех случаях, когда можно доказать, что смещение появилось задолго до соответствующего брачного украшения. В случае эстетических предпочтений человека доказательством будут такие же предпочтения у других приматов. Пока все попытки их найти были безуспешными. В 1970-х Николас Хамфри долго бился, пытаясь доказать, что у макак резусов есть зрительные эстетические предпочтения. Макаки предпочитали белый свет красному, четкие картинки размытым и изображения макак всем другим изображениям; но не было ни намека на предпочтение симметричных структур, каких-либо определенных паттернов, форм или композиций. Зрительная система резусов настолько близка к нашей, что нейробиологи часто используют ее в качестве экспериментальной модели для изучения человеческого зрения. И все же у обезьян так и не нашли ни следа эстетических предпочтений, которые, как можно было бы ожидать, должны прилагаться к зрительной системе нашего типа.

Еще один аргумент против теории сенсорных смещений – результаты экспериментов с рисующими шимпанзе. Десмонд Моррис в своей книге “Биология искусства” (The Biology of Art) 1962 года утверждал, что если шимпанзе снабдить бумагой, кистями и красками, написанные ими полотна будут напоминать абстрактные картины художников-экспрессионистов, модные в то время. Моррис искал эволюционную связь между человеческой и обезьяньей эстетикой и решил, что ему удалось обнаружить некоторые признаки чувства художественной композиции и баланса у человекообразных обезьян. Сальвадор Дали высказался о работе Морриса так: “Рука шимпанзе – почти человеческая, рука Джексона Поллока – почти обезьянья”. Однако дальнейшие исследования показали, что шимпанзе, создавая картины, скорее всего, не действуют целенаправленно. Их творчество задается краями бумаги и теми геометрическими формами, которые уже есть на листе. Если человек не отберет лист вовремя, обезьяна заполнит его бессмысленной многоцветной мазней. Если дать шимпанзе кисти и краски в природной среде, он не станет искать плоскую прямоугольную поверхность, а играючи раскрасит ближайший куст или камень. Человекообразные обезьяны почти не выказывают предпочтений к каким-то из картин, которые им показывают, и не особенно стараются создать эстетичные структурированные изображения, если им дать художественные материалы. Не стоит надеяться найти у обезьян те адаптации, которые появились у человека за последний миллион лет, поскольку наш последний общий предок жил как минимум пять миллионов лет назад.