Соблазняющий разум. Как выбор сексуального партнера повлиял на эволюцию человеческой природы - читать онлайн книгу. Автор: Джеффри Миллер cтр.№ 106

Эволюционная психология справедливо утверждает, что неверность партнеру у людей распространена гораздо шире, чем то предполагает культурный идеал моногамного союза. Бо́льшая склонность мужчин к флирту соответствует предсказаниям теории полового отбора. Но я нахожу удивительным, насколько верность у большинства людей выражена сильнее, чем у других млекопитающих. Самцы некоторых птиц хранят относительную верность, но самцы большинства приматов никогда не упускают возможности спариться с согласной на это самкой. Самкам других видов приматов тоже не свойственна преданность одному половому партнеру. Если самкой заинтересуется самец более высокого ранга и если она не сильно боится побоев на почве ревности (у шимпанзе это обычное дело), она может сменить партнера. Люди другие. Мы ценим верность в других и способны подавлять свои поведенческие паттерны, связанные с ухаживанием и спариванием, даже если испытываем сильное влечение.

Верность можно рассматривать как одно из проявлений реципрокного альтруизма, ведь за мошенничеством в любви следует наказание. Только это наказание обычно эксплуатирует механизм выбора партнера. Тот, кто наказывает, обрывает связь, закрывает обидчику доступ к своему телу или начинает заниматься сексом с кем-то другим. Не имеет большого значения, состоит ли выбор партнера на службе у реципрокности или наоборот: в любом случае люди хотят видеть в партнере эту добродетель.

Половой отбор породил двойную защиту от неверности партнеру: романтическую любовь и привязанность. Романтическая любовь фокусирует все ухаживания на единственном объекте и заставляет игнорировать всех остальных. Как минимум несколько недель или месяцев она предотвращает измены. Излишне говорить, что романтическая любовь сексуально привлекательна. Вряд ли она сама по себе повысит привлекательность неприглядного во всех отношениях индивидуума настолько, чтобы с ним захотелось совокупиться, но при прочих равных при выборе партнера она ценится очень высоко. Половой отбор способствовал формированию любви не в последнюю очередь потому, что она была гарантией верности.

Однако страстная любовь – влюбленность – редко длится дольше пары лет. Этого слишком мало, чтобы совместно вырастить ребенка, в чем заинтересованы оба партнера. Для долгосрочных отношений гораздо важнее дружеская, проникнутая взаимным уважением привязанность. Такая привязанность не выключает сексуальное влечение к другим, но позволяет управлять им с помощью флирта и эротических фантазий. Способность к флирту (псевдоухаживания, не ведущие к сексу) – одна из самых недооцененных в современном мире добродетелей и, можно сказать, главная приправа социальной жизни взрослого человека на протяжении всей истории. Не менее важны и сексуальные фантазии, придающие остринку взрослой умственной жизни. Они допускают неверность реальному партнеру в воображении, не столь обидную для него, как реальные связи на стороне.

Наша верность партнеру – результат компромисса между двумя видами селективного давления. С одной стороны давил половой отбор, поддерживающий верность романтической любовью и преданностью партнеру, а с другой давили потенциальные репродуктивные преимущества разврата. Особенно сильно они давили на самцов, чья потенциальная выгода делает дезадаптивным полное подавление влечения ко всем, кроме единственной партнерши. Флирт и фантазии иногда перерастали в реальные сексуальные связи, и это могло приносить нашим предкам чистую репродуктивную выгоду. Механизм выбора партнера не может проникнуть в наши мысли и полностью устранить полигамные желания. Он может лишь наказать нас за то, что мы изменяем наяву или заглядываемся на других. Мы не всегда верны партнеру, но это не говорит о несовершенстве адаптации, делающей нас верными. Возможно, для плейстоцена именно эта стратегия была более адаптивной, и самым высоким репродуктивным успехом награждались те, кто хранил верность партнеру почти всегда – за исключением тех моментов, когда возникали значительно более соблазнительные возможности.

Мужское великодушие во время ухаживаний, как правило, не пропадает после первого совокупления и даже после рождения первого ребенка. Как мы видели в главе 7, многие мужчины становятся хорошими, великодушными отцами даже для неродных детей. Конечно, они далеко не так много возятся с детьми, как матери, но гораздо больше, чем самцы большинства приматов. Мы уже знаем, что отцовскую заботу можно интерпретировать скорее как форму ухаживаний, чем как родительский вклад. Женщины бросают плохих отцов и продолжают связь с хорошими, а это значит, что половой отбор довольно мощно поддерживает мужскую заботу о детях. Тут мало что можно сказать еще, кроме как обсудить добродетели отцовства в контексте морали, которой посвящена эта глава.

Великодушие отцов, а отчимов в особенности, нельзя объяснить непотизмом или реципрокностью. Пасынки и падчерицы, скорее всего, никогда не отплатят за заботу, а предположение, что за них это сделает их мать с помощью секса, просто опошляет ее выбор партнера. Конечно, быть хорошей матерью – тоже добродетель, но материнскую заботу естественный отбор поддерживал все 200 миллионов лет эволюции млекопитающих. Действительно, материнские добродетели самок млекопитающих, включая их способность к производству молока, – основная причина успеха нашего класса. Помимо этого наследия млекопитающих, мужской выбор партнера должен был благоприятствовать и другим индикаторам пригодности к материнству: например, явному интересу к чужим детям или многословному выражению гордости достижениями своего ребенка. Эти и другие материнские добродетели нашего вида не так давно проанализировала Сара Блаффер Хрди в своей книге “Мать-природа”.

Мошенничество в спортивных состязаниях влечет за собой моральные наказания особого рода. На мошенника показывают пальцем, его бранят и наставляют на путь истинный. Но возмущение, которое у нас вызывает нечестность спортсменов, отличается от возмущения отказом платить добром за добро. Если кто-то обманывает нас в ходе социального сотрудничества, мы наказываем за это стандартно: дуемся и обрываем все контакты с обидчиком. Если кто-то обманывает нас в спорте, мы громко жалуемся на людях, а потом продолжаем с ним состязаться. Почему мы так поступаем?

Спорт – не один из видов альтруизма. Спорт – это особая, ритуализованная и сдержанная, форма интенсивной сексуальной и социальной конкуренции. Как правило, мы не играем против родственников, поэтому сдержанность нельзя объяснить родственным отбором. Реципрокность относится к делу больше, но лишь в той мере, в какой она причастна к любым социальным взаимодействиям, которые повторяются и предполагают затраты, выгоды и возможность обмана.

Очередность действий и правила в спорте отличаются от таковых при взаимовыручке. Перебрасывая друг другу теннисный мяч, Пит Сампрас и Андре Агасси не обмениваются благами, а стараются заработать побольше очков. Конечно, спортсмены участвуют в спортивных играх исходя из ожидания, что играть в любом случае будет выгоднее, чем не играть. Но блага они получают не друг от друга, как это происходит при экономическом обмене, а от зрителей – в виде высокого социального статуса, которым награждается хороший игрок. Разумеется, зрителям необязательно физически присутствовать на игре, чтобы наделить победителей статусом – достаточно узнать о результате из слухов. Заявление о том, что победитель мухлевал в состязании – серьезное сексуальное оскорбление, поскольку оно оспаривает право на статус – одну из самых ценных валют на брачном рынке.